Вопрос о происхождении искусства неожиданно привел нас к проблеме происхождения человека. Об этом размышляет гость нашего журнала, сотрудник Института востоковедения РАН.
Cчитается, что первые памятники искусства — это петроглифы, наскальная живопись и скульптура верхнего палеолита, датируемые временем от 40 до 10 тыс. лет назад. При этом общие закономерности эволюции искусства родового общества можно считать твердо установленными. В целом, оно развивается от натурализма к условности, причем наиболее условные образы возникают в позднем родовом обществе, находящемся на грани государствообразования. Потрясающий натурализм многих палеолитических изображений, резко контрастирующий с условностью искусства мезолита, неолита и эпохи металла, не оставляет ни малейших сомнений в том, что это — настоящее искусство. Но только на первый взгляд...
Реализм по-кроманьонски
Дело в том, что именно по своим формальным признакам искусство верхнего палеолита выпадает из любой периодизации, основанной на любых принципах. И приходится констатировать: искусство палеолита вообще не поддается интерпретации в культурологических терминах.
Причина «непроницаемости» палеолитического искусства состоит в том, что у современного человека просто нет культурного опыта, позволяющего интерпретировать палеолитические изображения. По многим параметрам они очень сильно отличаются от всего того, что рисовалось, писалось красками и ваялось на протяжении всей последующей истории человечества.
Прежде всего, это относится к «упорядоченности» изображений, то есть к тому, что называется обычно композицией. Композиционная организованность поля изображения живописи и графике, трехмерных скульптур, орнаментов и т. д. характерна для всех времен и народов. Показательно, что именно для первобытного и традиционного искусства (начиная с неолита) характерна предельно жесткая организация пространства, в котором изображение размещено. Примеры самых ясных, замкнутых в себе композиций дает, например, неолитическая скульптура, а также маски и скульптура Тропической Африки. Кроме пространственной упорядоченности, существует еще и смысловая, или сюжетная. Этот элемент, начиная с мезолита и вплоть до появления современного авангарда, играл не меньшую роль, чем упорядоченная форма.
В палеолитических пещерах нет ни первого, ни второго. Отдельные фигуры перекрывают друг друга; изображения размещены везде, где только возможно, и нет их только там, где их и не может быть просто из-за качества поверхности скалы. Признаки композиции становятся заметны только в отдельных произведениях эпохи мадлен, финальной фазы палеолита.
Обобщение — еще одно из проявлений упорядоченности. Но многие палеолитические изображения несовершенны настолько, что ни о каком ясном ответе на вопрос, конкретны они или обобщены, не может быть и речи. Однако если судить по технически совершенным памятникам из Ласко, Альтамиры и открытого в 1997 г. грота Шове, то следует признать, что изображали они совершенно конкретных особей.
В урочище Нгомокурира в Зимбабве сохранились изображения шести зебр, выполненных бушменами около 6–3 тыс. лет назад. По аллюру зебры очень похожи на знаменитых «китайских лошадок» из Ласко. И в Нгомокурира, и в Ласко изображения выполнены в технике живописи.
Но на этом сходство кончается. Оба изображения совершенно разные по стилю — бушмен, действительно, обобщал. Кроманьонец кропотливо следовал за малейшими деталями крупа лошади. Бушмен рисовал так же, как современный художник-профессионал: он несколькими мазками наметил контур, после чего уже начал проработку деталей. Кроманьонец словно стежок за стежком нанизывал деталь на деталь. Бушмен, действительно, изображал — то есть при помощи красок реализовывал образ, который сложился в его голове. Кроманьонец поступал совершенно иначе: он словно ощупывал реальное животное.
Остается еще одно основополагающее свойство изобразительного искусства всех времен и народов — стилистическая эволюция. Но палеолитические изображения, стремящиеся к максимальному натурализму, строго говоря, вообще не описываются понятием «стиль». Стиль предполагает обязательное искажение реального объекта. Оно может быть разным — это и система пропорций, для данного стиля каноническая, и нарочитое искривление линий, и использование определенных цветов. И самое главное: в пределах данного стиля каждое более позднее изображение по крайней мере отчасти воспроизводит предшествующее. Иными словами, стилистическая традиция сориентирована не столько на реальный объект изображения, сколько на более ранние образцы того же стиля.
Ничего этого в палеолитическом искусстве нет: пропорции если и искажены, то бессистемно, относительно линий ничего определенного сказать нельзя, а из пигментов использованы просто все те, что были доступны палеолитическому Homo sapiens sapiens. Изображения, датируемые разным временем, могут очень похожи, а те, что явно выполнялись примерно в одно и то же время, — совершенно разными.
Так кто же рисовал в пещерах?
Получается, что с сугубо формальной точки зрения палеолитические изображения имеют мало общего с тем, чем было изобразительное искусство уже начиная с эпохи мезолита. И поэтому возникает вопрос: а кто, собственно, создавал изображения палеолита? Ответ может быть совершенно неожиданным.
Темпы «прогресса» палеолитического человечества равно несопоставимы ни с темпами истории, ни с темпами филогении. Средний срок существования биологического вида составляет 1,5–2 млн лет, то есть, по срокам человеческой жизни, 50–66 тысяч поколений (1 поколение = 30 лет). Продолжительность верхнего палеолита, если считать таковой время существования вида Homo sapiens sapiens до начала мезолита, согласно данным генетики, отчасти подтверждаемых и археологически, составляет не менее 100, но не более 250 тыс. лет.
С начала мезолита до наших дней прошло не больше 12 000 лет, то есть сменилось 400 поколений. За это время человек прошел путь от каменных и костяных орудий до персонального компьютера: он освоил земледелие и скотоводство, добычу и обработку металлов, научился делать машины и многое другое.
Таким образом, начиная с мезолита, технический прогресс шел очень высокими темпами, несопоставимыми с темпами верхнего палеолита, не говоря уж о среднем и нижнем палеолите. От начала мезолита до появления первых земледельческих культур сменилось не более 150 поколений. Еще около 100 поколений потребовалось для создания первых государств. Если оставаться в этой системе координат, фиксирующей только качественные скачки человеческого прогресса (переход к воспроизводящему хозяйству, освоение металлов, создание ранних государств и т. д.) и игнорирующей дробные единицы вроде перехода от орудий ориньякского типа к мадленским, то придется признать, что на 3 или даже 8 тыс. поколений, живших в течение верхнего палеолита, вообще не приходится никаких существенных изменений.
И по продолжительности верхний палеолит занимает именно промежуточное положение между филогенией и историей: 50–60 тысяч поколений существует биологический вид, как минимум 3 тысячи поколений жили во время верхнего палеолита и 400 поколений сменились с начала мезолита до наших дней. Чтобы яснее были видны масштабы, с которыми мы имеем дело, напомним, что со времени возникновения единого государства в Египте (около 3200 г. до н.э.) и до наших дней сменилось всего лишь 173 поколения. В такой перспективе Александр Македонский становится чуть ли не нашим современником...
Весьма красноречивы и данные физической антропологии: дело в том, что если использовать такой критерий, как изменение размеров головного мозга, то вырисовывается весьма любопытная картина: этот орган, для человека важнейший, неизменно увеличивался в ходе эволюции, однако с концом верхнего палеолита, в среднем, заметно уменьшился.
До-человек или не-человек?
Итак, можно ли человека, чья культура практически не эволюционировала, по меньшей мере, 100 тыс. лет (но сам он продолжал меняться физически), считать человеком в полном смысле слова? Не означает ли это, что действие законов естественного отбора продолжалось на протяжении всего верхнего палеолита?
Получается, что Homo sapiens sapiens верхнего палеолита, по крайней мере, по трем параметрам ближе к Homo sapiens neanderthalensis или какому-то иному предковому виду, чем к современному человеку. Больше того — стала сокращаться дистанция между явными не-людьми (высшими обезьянами) и палеоантропами — а следовательно, и кроманьонцами. Дело в том, что, как явствует из опубликованной международной группой исследователей в 1999 г. в журнале Nature статьи Cultures in Chimpanzees («Культуры у шимпанзе»), поведение этих высших обезьян характеризуется чертами, которые традиционно считаются культурой, то есть сугубо человеческим достоянием. К примеру, шимпанзе используют орудия труда, причем и способы их изготовления, и способы использования варьируются от популяции к популяции. Таким образом, между высшими обезьянами и неандертальцами разница не столько качественная, сколько количественная. Но дело в том, что между «культурами» архаичного Homo sapiens sapiens и Homo sapiens neanderthalensis разница тоже скорее количественная, нежели качественная.
Все это заставляет предположить, что на протяжении верхнего палеолита мы остаемся в пределах филогении. Следовательно, никакие культурологические методы тут неприменимы по определению, и интерпретировать палеолитическое искусство следует только как часть естественной истории Земли. Объяснение странному феномену палеолитического искусства следует искать в психофизиологии высшей нервной деятельности высших гоминид, а не в психике современного человека. А это значит, что историю искусства (как и вообще человеческую историю) надо начинать только с эпохи мезолита, то есть около 12 тыс. лет назад.