Так недавно крещеные славяне стали называть книги, появившиеся в Древней Руси с приходом христианства. Новую религию несла в жизнь новая письменная литература, неслучайно большинство первых книг были религиозными. В них содержались «душеполезные слова», которые помогали прикоснуться к основным христианским истинам, к божественному миру, к высшей мудрости. Письменность и книга стали священными.

До изобретения печатного станка люди тысячелетиями переписывали книги вручную. Знаки и буквы выбивали на камне, процарапывали на дощечках или глиняных табличках, выводили тушью на бумаге. В наш компьютерный век мы плохо представляем, как это — выводить каждую букву, ну разве что в детстве, когда учимся писать. Непросто нам понять и отношение древних к письменному слову.
Чтение и письмо у большинства народов считались священным, тайным искусством, заниматься которым имели право только особые жрецы — священнокнижники или фактически приравненные к ним профессиональные писцы, как это было в Древнем Египте. Они переписывали священные тексты, передавали людям божественное слово.

Что было бы, если б человек не изобрел современную, привычную для нас форму книги? Представляю, как бы мы возили с собой тяжелые ящики с глиняными табличками! Разматывали бы в автобусе или в метро многометровые книги-свитки! Не говорю уже о каменной стеле — пришлось бы поднапрячься, чтобы взять ее почитать в дорогу!
Начало истории собственно книги, такой, какой мы любим ее сегодня, теряется в глубине веков. Никто не скажет, кто был ее первым «родителем», как ее именовали, сколько в ней было страниц и какого формата. Однако известно, что ее рождение связано с изобретением нового материала для письма — пергамена. По легенде, записанной римским писателем Плинием, Евмен II, правитель Пергамского государства в Малой Азии, повелел создать в своей столице — городе Пергаме обширную библиотеку. Для переписки книг он приказал подданным закупить папирус. Но египетский царь Птолемей VI, узнав о замысле Евмена и опасаясь, что пергамское книгохранилище затмит славу одного из семи чудес света — знаменитой Александрийской библиотеки, отказался продавать папирус. Тогда Евмен созвал своих советников и повелел им найти другой писчий материал.

Осенью 1582 года из Соли Камской вышел на восток отряд из 540 хорошо вооруженных казаков под предводительством атамана Ермака. Какую задачу перед ним поставили бояре Строгановы, снарядившие поход, неизвестно. Возможно, они хотели наказать подданных сибирского хана Кучума за разбойные набеги или принудить самого хана возобновить выплату дани московскому царю, небескорыстно отдавшему в управление Строгановым обширные земли восточного порубежья. Ясно одно — результат военной экспедиции Ермака превзошел все ожидания.

При слиянии рек Тобола и Иртыша казаки разгромили превосходившее по численности войско Кучума. Хан бежал в Ишимскую степь. А отряд Ермака 26 октября 1582 года вступил в столицу ханства город Сибирь. Из Сибири Ермак отправил посольство в Москву. В столице послов приняли милостиво. Ермаку была обещана военная помощь и послана жалованная грамота вместе с повелением прибыть к государеву двору. Попасть в Москву атаману не было суждено. Он угодил в засаду, устроенную соратниками Кучума. Отбиваясь от врагов, Ермак был ранен и, прыгая в лодку, оступился, упал в воду. Выплыть он уже не смог...

Как писать о русском роке?

Трудно, ой, как трудно говорить о чем-то хорошем, что еще не закончилось, не выцвело на старых газетных страницах, не подернулось легкой романтической дымкой забвения, не превратилось в сказку: «Давным-давно жили-были…»!

Это начиналось каких-то 15–20 лет назад — почти все участники тех событий, слава богу, еще достаточно молоды и полны сил. Они уже давно вышли из темных подвалов и крохотных, тесных коммуналок, давно перестали жаться по углам от вида каждой милицейской фуражки. Раньше они горланили свои опусы под расстроенные гитары советского производства в полумраке питерских кухонь исключительно для друзей, не надеясь на успех и славу. Они пели просто потому, что не могли не петь, писали потому, что не могли не писать. Сейчас они собирают целые стадионы. Еще вчера ты пил пиво рядом с музыкантами в богом забытой комнатушке, где под потолком висит тусклая лампочка, по стенам рваными клочьями вихрятся обои, а старые пластинки на полу перемешались с пылью и бутылками из-под портвейна. Сегодня ты уже не подступишься к этим «живым легендам», охраняемым все теми же людьми в серых фуражках, которые травили и преследовали их еще вчера. Говорят, что деньги и слава портят, — но можно ли испортить истинный талант?

Хорхе Луис Борхес как-то заметил, что из всех изобретенных человеческих инструментов книга — самый изумительный. Ведь если микроскоп или телескоп — продолжение глаза, телефон — голоса, разные устройства и машины — рук и ног, то книга — нечто иное: книга служит «продолжением памяти и воображения человека». Сегодня нам так привычен ее облик — прямоугольный книжный блок в переплете или в обложке. Но всегда ли она была такой?

Но вот Грааль... Каким путем
Ты, грешник, мог прознать о нем?
Лишь в небесах определяли,
Кто смеет ведать о Граале.
За что б тебе такая честь —
Знать, что Грааль священный есть?!

Если бы все, кто в разные времена отправлялись на поиски Грааля, читали эти слова, как много ошибок не было бы совершено!.. Но и тот, кому они адресованы, — Парцифаль, герой одноименного романа Вольфрама фон Эшенбаха, — не сразу постиг их смысл. Подобно многим искавшим Грааль, он был очарован его волшебными свойствами, еще не зная, сколь обманчивым может быть их внешний блеск.

Земля, готовая подняться в небеса

«Средние века для нас — блистательная коллекция камней: соборов и замков», — говорил знаток средневековой культуры Жак Ле Гофф. Действительно, в Западной Европе трудно найти город, который не сохранил бы свой символ — готический собор. Это привычный ориентир в будничной жизни горожанина, знакомый ему с детства звон колоколов, «картинка» забытого Средневековья.
Когда-то по гудевшим, как ульи, узким улочкам у его стен сновал рабочий люд, у подножия башен мелькали лица горожан: ремесленников, торговцев и зевак, бросавших в небо робкий взгляд и поражавшихся творению зодчих... А дивиться было чему. Эти большие «корабли», застывшие в камне, что и сейчас плывут через века, — настоящее чудо.
Едва возникнув, новый готический стиль распространился по всей Европе и увлек за собой в безудержный полет ввысь. Правда, в те времена его называли не готикой, а «французской манерой», или opus francigenum...

Наука вместо бильярда
Михаил Васильевич Ломоносов — явление уникальное даже для Петровской эпохи, когда всё было уникальным. Он не знал ничего прекраснее и возвышеннее науки и как об особом счастье писал о нескольких свободных часах, которые мог «вместо бильярду употребить на физические и химические опыты».
Может показаться, что Ломоносов был движим одной лишь страстью к исследованиям. Но тогда нам, его потомкам, и остались бы несколько открытых им законов природы, географических описаний, мозаичных панно да од. Сам же Михаил Васильевич, помимо прочего, «положил твердое и непоколебимое намерение, чтобы за благополучие наук в России, ежели обстоятельства потребуют, не пожелать всего временного благополучия». Обстоятельства потребовали.

Раннее средневековье. Иерусалим. Главная цель паломничества, город, священный для всего христианского мира. Священный в том глубоком, подлинном, изначальном смысле, который нами, наверное, уже утерян. Что ждало пилигримов, устремившихся в этот город?
Долгий переход по землям, раздираемым непрерывными междоусобными войнами, постоянный риск потерять последние сбережения или саму жизнь, встретившись с шайкой разбойников, частое отсутствие крыши над головой или простой возможности согреться у огня. Те же счастливцы, кому удавалось добраться до моря и сесть на корабль, были еще весьма далеки от своей безумной мечты о священном городе, хотя и думали иначе, отплывая к неизвестным берегам. На море пилигримов ожидали не меньшие опасности — морская болезнь, теснота трюмов и жажда, штормы и пираты, перспектива окончить свои дни в рабстве. А преодолевших все это встречали трудные дороги Палестины, испепеляющее солнце и опасности не меньшие, чем в разобщенной Европе.