Не знаю, как вы, а я, когда прихожу в городской музей (такие историко-культурные музеи есть во многих городах), никогда не задерживаюсь в залах, посвященных предметам быта. У меня не вызывают ностальгии все эти ткацкие станки и плуги. Но здесь я хочу рассказать историю, которую услышала от одной алтайской женщины. Эта история заставила меня по-другому взглянуть на предметы крестьянского быта и вообще на крестьянский образ жизни, задуматься о том, что за обыденными вещами может скрываться нечто удивительное.

В конце мая мы с друзьями осуществили давно запланированную совместную поездку в Хабаровск.

С какой целью люди вообще предпринимают путешествия? Ответ, кажется, очевиден: отдохнуть, сменить обстановку, узнать что-нибудь новое, интересное, познакомиться с другими людьми, получить яркие впечатления, пережить эмоции и т.д. Способы и методы достижения этих целей различны – от простой пешей прогулки до скрупулезного изучения всех доступных источников и посещения всех мало-мальски значимых мест.

Древние города — моя давняя страсть. Иногда для встречи с ними нужно ехать далеко и рассматривать руины. Но часто древний город прячется где-то внутри нынешнего, современного. Как его разглядеть? Порой помогает сам городской рельеф, порой — старинные планы и карты, книжки с реконструкциями. А сегодня существует технология, помогающая там побывать.

Вот замечательный пример. Есть у меня в Москве любимая церковь — Рождества Богородицы в Путинках, нежная и прекрасная. Построена в середине XVII века, один из последних шатровых храмов. Много всего она на своем веку повидала, служила в советское время и складом, и конторой, и репетиционной базой цирка, где дрессировали собак и обезьян...

Откройте справочник — и прочитайте: подмосковный город, ровесник Москвы, Дмитрий Донской собирал войска на Куликовскую битву, сохранились уникальные памятники зодчества... А Коломна моего детства была вот такой:

Бабушкин дом — каменный двухэтажный в центре справа. Здесь я родилась — прямо в коломенском Кремле. Ну не прямо, конечно, а в роддоме, но мне приятно думать, что в Кремле. Точнее, в Брусенском монастыре внутри Кремля. Он находился в самом уголке крепостных стен: видите, перед нами почти сохранившееся прясло стены от дальней Маринкиной башни и до ближней угловой, а внизу кадра — остатки следующего фрагмента стены.

Эпиграф

Когда-то давным-давно, в такой седой древности, о которой не сохранилось даже легенд и преданий, жили на Севере люди. Правда, Север тогда был не такой уж и север – климат был теплее, леса зеленее, и даже  море, которое мы сейчас  Белым зовем, по полгода подо льдом не пряталось. А люди жили в общем-то обычные – с виду почти такие же, как  мы с вами – только покрепче да повыносливей, комфортом и цивилизацией не избалованные, ко всяким невзгодам и испытаниям привычные. Не так давно мы их и вовсе «дикарями» называли – мол, и строй у них был примитивный — общинно-родовой, и дома у них были чуть ли не соломенными, а орудия – каменными, и одевались-то они в звериные шкуры… Да и жили как придется: полгода - в голоде, полгода – в холоде, и всю жизнь – в нужде и страхе. Ни культуры не знали, ни письменности, горшки из глины только-только научились обжигать, да топоры из камня вытесывать; и всех забот у них было – прокормиться, обогреться, выспаться, потомством обзавестись, да от медведей спрятаться. Дикари, одно слово!

Так-то оно, может, и так, да не все так просто. Занимались те дикари странным делом: высекали на камнях картинки, да такие, которые мы, продвинутые и окультуренные их потомки, до сих пор понять не можем. Зачем столько сил и времени на это тратили – непонятно, что хотели своими рисунками передать – тоже неясно. Одно можно точно сказать – с той давней поры чего только этот мир ни повидал – империи воздвигались и рушились, великие народы рождались  и погибали, возникали города и государства, процветали и исчезали, обращаясь в песок. А рисунки эти каменные через многие тысячелетия до наших дней дошли почти неизменными, и до сих пор для нас загадкой остаются.

Чем более развитым с информационной точки зрения становится наше общество, тем дальше почему-то от современного горожанина оказывается российская деревня. Городские жители, которые в большинстве своём не так уж и давно из деревень уехали, привыкли представлять себе село как далёкий и глухой «край таёжный», где живут дремучие, необразованные люди, — в сознании укоренился образ, созданный телесериалами о псевдодеревенской реальности. Но если посмотришь внимательнее, забыв городской апломб, — увидишь светлую каплю росы, без которой образ нашей страны будет неполным и неверным.

На юге Челябинской области, между трёх озёр, стоит цер­ковь. Необычная церковь — из бурого, будто про­калённого крепким недолгим теплом кирпича, с уз­ки­ми, словно бы готическими окнами. С узорчатой, ост­ро нацеленной в небо колокольней. Вся какая-то тонкая и нездешняя — не заколоченная церковь, не заброшенный склад. Приключение.

Сколько помню летние деревенские дни, церковь эта всё время колышется в ясном воздухе и плывёт, плывёт над россыпью мелких крыш, под облаками. Подогревает лю­бопытство. Смотришь в окно — она стоит. Выйдешь за ворота — опять стоит, ажурная, тёмная от расстояния: на самой границе известного мира, за которым начинает­ся чужая земля.

До Мелихова у Чехова не было своего дома. В Москве его семья: отец, мать, сестра — скиталась по съёмным квартирам. И он мечтал, чтобы у близких ему людей был свой угол, желательно не в городе. Антон Павлович всегда стремился пожить на природе. «Эта жизнь в четырёх стенах без природы, без людей, без отечества, без здоровья и аппетита — это не жизнь», — писал он, уставший от столичной суеты. В деревню гнали Чехова и усиливавшееся нездоровье, и желание вести усадебную жизнь. Эта мечта хорошо видна и в его пьесах: «Дядя Ваня», «Чайка», «Вишнёвый сад». «Коли деды и прадеды жили в деревне, то внукам безнаказанно нельзя жить в городе», — писал он.

Есть люди, которым удивительно подходят

их имена. Надежда Ворощук из села Лядины,

что в Каргопольском крае, — одна из них…

Для закоренелого москвича, который нечасто выбирается в российскую глубинку, северный русский город Каргополь на берегу реки Онеги (кстати, по документам он старше Москвы на один год!) вроде как и не город вовсе. Одно- и двухэтажные домики, палисадники вокруг, дымок из труб, кое-где колодцы, поленницы дров, водостоки вдоль дорог… Золотые шары, астры, флоксы, смородина, малина и яблони. Старинные деревянные и каменные церкви…

Может быть, кому-то название статьи покажется чересчур пафосным. Но эта строка из стихотворения Фета, посвященного Тютчеву, вернее всего передает чувства тех, кому посчастливилось попасть в эти края.

Дорога от Брянска в поместье Тютчевых Овстуг пролегает среди полей и рощ, раскинувшихся на отрогах Среднерусской возвышенности. Стихи, когда-то родившиеся здесь, словно витают в воздухе.