«Высоко в норвежских горах, в местечке со сказочным названием Трольхауген (холм троллей) — между двух заливов спокойного моря — вырос дом. В нем, как два героя какой-нибудь норвежской сказки, как два лесных гнома, жили Эдвард и Нина Григи. Оба невысокого роста, белокурые и голубоглазые, жизнерадостные и веселые. Оба любили родные края и готовы были без конца бродить в горах, окружавших их приют; оба были музыкантами — певцами Норвегии».

Это была удивительная пара: композитор, в чьей музыке ожила душа Норвегии, и его жена — любовь всей его жизни, самый преданный друг. Немало радостей и печалей было на их долгом пути. А начиналось все в далеком 1864 году.

 

О жизни критянина Доменико Теотокопули, художника, покорившего испанский Толедо под именем Эль Греко, то есть Грек, почти не осталось свидетельств. «Сумасбродства» его характера и странная живописная манера поражали многих и заставляли браться за перо — но сохранилось лишь несколько писем. В одном из них есть такие строки: «…погода была прекрасной, нежно светило весеннее солнце. Оно всему дарило радость, и город выглядел празднично. Каково же было мое удивление, когда я вошел в мастерскую Эль Греко и увидел, что ставни на окнах закрыты, и поэтому было трудно разглядеть, что находилось вокруг. Сам Эль Греко сидел на табуретке, ничем не занимаясь, но бодрствуя. Он не захотел выйти со мной, поскольку, по его словам, солнечный свет мешал его внутреннему свету…»

Однажды я бродила по московскому вернисажу. Перед глазами мелькали картины — талантливые и посредственные, скромные и крикливые. Но ничто не трогало. И вдруг из-за туч будто выглянуло солнце. С небольших полотен, растворенная в красках, на меня неожиданно полилась радость. Знойные полуденные дворики, лазурное море, лениво разлегшиеся собаки и задумчивые ослики — все это дышало таким светом и покоем, что показалось, будто вне расписания настало лето. Так мы познакомились с художником Арамом Акопяном.

 

Представьте: вы сидите вечером возле настольной лампы и тень от вашей головы видна на стене. Тень легко узнаваема и в то же время живет своей жизнью, будто кто-то похожий на вас находится рядом. А вот вы в лесу, вечером, смотрите на тени деревьев на снегу — это словно какой-то другой мир, живой и настоящий, только туда никак нельзя попасть. В этом мире множество обитателей, они нам хорошо знакомы — помните, как в детстве вы сплетали из пальцев затейливые фигуры, и на стене появлялись живые существа: собака, лошадка, сказочный дракон, змея, птица. Мир теней, загадочный, полный тайных смыслов, живет рядом с нами, неотделимый от нас. И зовет к себе…

Может быть, как желание разгадать его загадку родился театр теней?.. Ведь на время представления мы получаем пропуск в этот чудесный мир. Движение тени откликается в душе, рождает в ней совершенно особые мысли, чувства. Мы словно встречаемся с самими собой, с безмолвным голосом своего сердца. Тень не может передать эмоции, ее выразительные средства скупы и сдержанны, но наше воображение мгновенно дорисовывает все недостающие полутона. И помогает лучше узнать себя, свой внутренний мир.

У Николая Константиновича Рериха есть одна необычная серия картин. Она называется «Санкта», то есть «Святые», и посвящена духовным ценностям русского монашества, но написана специально для… американцев.

В 1922 году по приглашению директора Института искусств Николай Рерих приехал в Чикаго. Его глазам открылась новая, развивавшаяся невиданными темпами Америка: электрификация, начало массового производства, появление машин, радио, кино… Все это поражало. Однако Рерих не только был поражен, но и почувствовал таившуюся в подобном прорыве опасность: новые открывшиеся возможности привели к развитию прежде всего материальной стороны жизни. Первым, что бросалось в глаза и отличало Америку бурных 20-х, был суровый прагматизм, заставлявший даже к искусству относиться с деловой хваткой. Зинаида Лихтман, помощница Рериха, писала ему: «…в Америке к искусству относятся как к бизнесу и ищут во всем выгоду, а молодежь почти не интересуется ни живописью, ни классической музыкой».

Как-то он сказал о себе: «Я режиссер... вот и все. Я знаю себя достаточно хорошо, чтобы понимать простую истину: случись мне разлюбить кино — я пропал. Кино — это моя жизнь».

Акира Куросава нашел себя в кино, когда в 1936 году стал ассистентом у режиссера Кадзиро Ямамото. Именно Ямамото научил молодого человека «всей азбуке режиссуры».

Киноискусство в Японии шло довольно извилистым путем; снимались в основном спектакли, улицы, виды Фудзи. А фильмы делились на исторические — дзидайгэки и современные — гэндайгэки. Каждый режиссер обычно работал в каком-то одном жанре, Куросава же одинаково виртуозно снимал и исторические, и современные ленты. «Форма всегда зависит от темы, — объяснял он. — Есть темы, которые легче поднимать в форме исторических лент. Например, „Расёмон“ — фильм современный, но оправленный в исторические рамки… в исторических фильмах присутствуют элементы зрелищности, которые всегда важны в кино. Кроме того, актуальные события нельзя показывать слишком жестоко. Публика будет шокирована, если представить ей чересчур жестокую версию современной действительности. Для того чтобы она приняла жестокость, нужно прибегать к историческому ореолу».

Легендарный театр Шекспира «Глобус», воссозданный на берегу Темзы американским актером в последние годы минувшего века, связал нить времен. Четыре столетия спустя он принес особый аромат шекспировской драмы в наш сегодняшний день.

Все началось в 1949 году, когда американский актер Сэм Уонамейкер приехал в Лондон. Он любил Шекспира, играл в постановках его пьес и был счастлив оказаться на родной земле великого английского барда. Как давно он мечтал об этом!

В Лондоне Сэм не нашел того, что искал. Нет, он знал, конечно, что театр Шекспира «Глобус» погиб во время пожара. Но он даже представить не мог, что от него вообще ничего не осталось. Какие там развалины — театр-то был деревянный. Напрасно он колесил на такси вдоль Темзы. Никто и слыхом не слыхивал, где тут стоял шекспировский театр.

Питер Брейгель Старший — один из тех мастеров, которого надо открывать, как книгу: страницу за страницей. Только так можно понять его уникальность. И величие.

О его жизни достоверно известно только то, что в 1551 году в Антверпене он окончил обучение и был принят в гильдию живописцев; в 1563 году в Брюсселе женился на Марии, дочери своего учителя Питера Кука, и в 1569 году умер, оставив жену, дочь и двух сыновей — будущих живописцев Питера Брейгеля Младшего и Яна Брейгеля.

Родился он, скорее всего, в деревушке Брегель недалеко от Лимбурга, в Нидерландах. Учился живописи, предположительно, в Антверпене, затем путешествовал по Италии, затем, примерно в 30 лет, снова вернулся в Антверпен, потом переехал в Брюссель, где женился и работал до самой смерти. Умер он, когда ему было около 40 лет.

Гений всегда одинок, даже когда его любят, понимают, ценят. Мысль эта настолько банальна, что уже не обсуждается: закон жизни, и всё тут. Только вот самим гениям от этого не легче — не заменит толпа поклонников и гром оваций живого дружеского слова, сочувственного взгляда, искреннего участия. Впрочем, в случае с Ван Гогом говорить о толпах поклонников и аплодисментах не приходится. Продать картину дороже, чем стоит холст, на котором она написана, для него уже несбыточная мечта, и как следствие — вечное безденежье, постоянные болезни, меланхолия и все то же Одиночество.

В июне 1888 года Ван Гог наконец-то выбрался к морю. Расположенная недалеко от Арля рыбацкая деревушка Сент-Мари напомнила художнику родину. «Берег здесь песчаный, нет ни скал, ни камней; точь-в-точь Голландия», — писал он брату Тео.

1785 год. Фридриху Шиллеру всего 25, но он уже кумир свободномыслящей молодежи — поэт-философ, увлеченный античностью и воспевающий свободу духа, красоту и добродетель, «немецкий Шекспир», гонимый властями за свои первые пьесы, которые потрясли Достоевского и во многом определили его судьбу. В это время Фридрих сочиняет оду «К радости»*, страстно взывая ко всему человечеству: «Обнимитесь, миллионы! Слейтесь в радости одной!» Такого полета духа мировая литература давно не знала! Ода тут же разошлась по всей Германии и за ее пределы, став истинно народным стихотворением. А через 200 лет — этого не мог предвидеть даже мечтатель Фридрих — ее избрали официальным гимном союза объединившихся европейских государств (конечно, это еще далеко не то братство народов, которое воспевал поэт).

1792 год. Еще более юный Бетховен, увлеченный идеалами Французской революции и творениями Шиллера, Гомера, Плутарха, Шекспира, Гёте, знакомится с одой и решает обязательно написать для нее подобающую великую музыку. «Стихи Шиллера чрезвычайно трудны для музыканта, — говорит своему другу Людвиг. — Музыкант должен уметь взлететь гораздо выше поэта. А кто может тягаться с Шиллером?» Однако он не оставил своей мечты. Правда, прежде чем осуществить ее, прежде чем понять, что есть истинная радость и счастье, он прошел невероятный, поистине героический Путь. Путь длиною в тридцать лет…