Грядут новые времена. На пороге третьего тысячелетия и новой, рождающейся Эры Водолея иногда создается такое впечатление, что зло, выпущенное из ящика Пандоры, обрело уже такую силу и плоть, что сражаться с ним становится невозможно. В душе многих возникает тревожный вопрос: «Возможно ли вообще когда-нибудь освободить из ящика Пандоры надежду, или она так и останется вечным пленником, радость встречи с которым не дана ни нам, ни будущим поколениям?» Современный мир переживает ныне тяжелую пору. Мы становимся свидетелями глубокого социального и духовного кризиса, политического и человеческого лицемерия, невежества и безысходности, царящих в душах людей, которые утратили самих себя, собственные жизненные критерии и смысл существования. Серьезной почвой для размышления являются наставления древнеегипетского мудреца, произнесенные уже две тысячи лет тому назад, но не потерявшие актуальности и для нас сегодня:
«...Поймите смысл слов того, кто находится на пороге смерти. Пусть каждый человек сделает все, что в его силах, чтобы его любили. Да будут справедливы и истинны все ваши слова.
Обращаюсь к вам от всего сердца, о грядущие поколения, и надеюсь, что вы откликнетесь. Знайте, что одинокое сердце не должно молчать, ибо оно понимает, что груз, создавшийся впоследствии, нужно будет унести с собою в мир иной, выложить на весы Судьбы и ответить за него...» (Речение Ипусера. Египет, около 2000 г. до н. э.)
«Знайте, что одинокое сердце не должно молчать...» В эпоху, когда многие по невежеству, бездарности или трусости дрожали за собственную жизнь, сердце гения Возрождения, великого ученого, философа, мистика и поэта Джордано Бруно заговорило в его книге «О героическом энтузиазме». Прошли века с того момента, когда на восходе солнца 17 февраля 1600 года на Кампо ди Фьори в Риме, «проявляя милосердие и избегая пролития крови», инквизиция совершила еще одно преступление. Джордано Бруно был живым сожжен на костре... Убили его, перед смертью еще и язык вырвали, на всякий случай... но душу Титана не могли заставить замолчать. «Я же не считаю, что меня что-либо может связать, так как убежден, что не хватило бы никаких веревок и сетей, которые смогли бы меня опутать какими бы то ни было узами, даже если бы с ними, так сказать, пришла сама смерть. Равно не считаю я себя и холодным, так как для охлаждения моего жара, думается, не хватило бы снегов Кавказских или Рифейских гор», — так начинается рукопись «О героическом энтузиазме» Джордано Бруно.

Эта книга не является сборником теоретических рецептов о том, как, сидя в кресле и сложа руки, мы могли бы помечтать о проявлении высших качеств человеческого духа, сердца и ума. За нею стоит пережитое, за нею стоят высочайшие страдания, стоят смелые и для людей своей эпохи почти сумасшедшие полеты ума гения к бесконечным горизонтам познания, непреодолимая тяга к Божественному, которое Джордано Бруно узнавал везде: в бесконечных мирах Вселенной, в Природе, в человеческой душе. И, наконец, за эту книгу (и не только за нее) ее творец заплатил ценой собственной жизни, угасшей на костре инквизиции... Что еще нужно, чтобы доказать, что в море лицемерия, злобы, эгоизма, глупостей и бездарности, в котором тонут многие, все еще возможно не продаваться и не поддаваться течению, не утратить совесть, познавать, любить, верить и жить иными реальностями.
В смутные периоды истории, когда одна эпоха сменяется другой, застывшие, устаревшие идеи и структуры старого времени, умирая, уподобляются раненому зверю, который, чувствуя близость смерти, становится опаснее и разрушительнее, чем прежде. Новые неординарные идеи и мечты, рождающиеся среди общего хаоса и разложения старого, — именно потому, что принадлежат другой, новой и еще не наступившей эпохе, — осуждены на трудную, длительную борьбу за собственное выживание. Их злейший враг — огромная коллективная сила догматизма, непонимания и жестокости старой эпохи, которую носители новых идей вызывают на себя. В этой борьбе старого и нового повторяется вечная борьба демонов и титанов, испокон веков описывавшаяся в мифологии.
В подобной ситуации для Джордано Бруно страшнее всего было убеждаться, как сильна власть фальши, лицемерия и демагогии во всех сферах жизни: в искусстве, в философии и морали, в религии, политике и в самом человеке. Против этого он восстает — смело, с юмором, со всей силой своей дерзкой, мужественной природы, наживая себе множество врагов. В «Героическом энтузиазме» он разоблачает, как сам говорит, «этих мясников любой божественной и благородной идеи», создавая таким образом острую и справедливую картину окружающего его мира, в отношении которого не питал никаких иллюзий. Прошли века, но картина осталась со всеми узнаваемыми для нас элементами, как будто Джордано Бруно писал ее с нас и с нашей эпохи:
«Ведь мир нынче полон отступниками, которые, будучи обычно недостойными, сами всегда являются для прославления других недостойных, — откуда и получается, что „ослы поглаживают ослов”». Строгие и надменные фарисеи, «эти сверхзлодеи и служители всякого мошенничества присваивают себе более высокие, чем допустимо, титулы священных, святых, божественных посланников, сынов Божьих, жрецов, королей...»
«...Пусть позволят мне считать самому и убеждать других в том, что означенный поэт, не имея дарования, способного на нечто лучшее, стал трудолюбиво питать свою меланхолию... изъясняя страсти упрямой, вульгарной, животной, грубой любви не хуже, чем это удалось сделать другим поэтам, сочинявшим похвальные слова мухе, жуку, ослу, Силену, Приапу, обезьянкам; таковы же и те, кто в наши времена слагали стихи в похвалу ночному горшку, волынке, бобу, постели, лжи, бесчестью, печке, молотку, голоду, чуме...»
«Третий чирикает о том, что было раньше: имя существительное или глагол; четвертый — море или источники; пятый хочет восстановить устаревшие слова... шестой уперся в неправильную и правильную орфографию... другие тратят жизнь на соображения об улучшении козьей шерсти и ослиной тени... иные прочие стоят за какой-нибудь еще подобный же вздор и их более заслуженно презирают, чем понимают... и они делают это большей частью без пользы для себя и для других».
«Здесь соблюдают посты, там изнуряют себя, тут заболевают чахоткой, там покрывают ржавчиной шкуру; здесь отращивают бороду, там гниют; здесь ставят на якорь высшее благо; при помощи того презирают богатство, при помощи другого создают убежище и поднимают щит против ударов судьбы. С такими-то и подобными им низменными мыслями, они думают подняться до звезд, стать равными богам и понять прекрасное и благое, обещаемое философией».
Большая часть времени «...затрачивается на вещи поверхностные, то есть низкие и постыдные... Поэтому в наше время благородные умы, вооруженные истиной и освещенные божественной мыслью, должны быть в высокой мере бдительны, чтобы взяться за оружие против темного невежества, поднимаясь на высокую скалу и возвышенную башню сознания. Нужно принимать и всякие другие меры против низкого и пустого».

I
ГЕРОИЧЕСКИЙ ЭНТУЗИАСТ — ЕГО МЕЧТЫ И ЦЕЛИ
Когда человек живет во времена хаоса, то для того, чтобы в силу собственной инерции не поплыть по общему течению и не быть поглощенным морем коллективной глупости и стереотипов, нужно обладать незаурядной силой духа и сердца. Нужно иметь мечту — такое стремление души, которое смогло бы оторвать человека от праздности и от его повседневной, серой и унылой жизни. Нужно пробудить хотя бы маленькую долю огня, того Божественного «безумия», ведущего к поискам новых далей, о котором сказал Сервантес в своем «Дон Кихоте». Но как пробудить Дон Кихота в человеке, застывшем в своей бездарности, безликости и заурядности? Как позвать его к новым далям, как пробудить в нем вечные, бессмертные мечты, если он так закопался в своих мелких хлопотах и интересах, что кроме этого ничего не хочет видеть и ничего не хочет знать? Вот проблема важная, актуальная сейчас больше, чем когда-либо, и ее прекрасно определяет Джордано Бруно:
«Так, свинья не может хотеть быть человеком, ни того, что соответствует человеческим влечениям. Она любит больше покрываться грязью, чем одеялом из тончайшего полотна, и соединяться со свиньей, а не с самой прекрасной женщиной, созданной природой; так происходит потому, что страсть следует за идеей вида. Точно так же, среди людей можно видеть, что у одних больше сходства с таким-то видом грубых животных, у других — с другим видом...»
Но все-таки, продолжая аллегорию Бруно, — может ли свинья стать человеком? Есть ли у нее шанс, или она осуждена вечно копаться в своей грязи?
Да, отвечает Бруно, и наша символическая «свинья» может стать человеком. Только для этого требуются огромнейшие усилия, полный перелом в сознании, полный пересмотр собственной жизни: от души требуется не только открыть для себя существование высоких, вечных ценностей и бесконечных далей Божественного познания и другого жизненного пути, ведущего к нему, но требуется, чтобы она еще и захотела идти по этому пути. Нужно, чтобы в ней пробудилась жажда к духовному поиску, любовь к мудрости и неугасимый огонь воли, требующий от нее жить другой, более подлинной жизнью, так как иного пути она для себя уже не видит. Нужно, чтобы она проснулась и устремила свой взор и свои надежды к Божественному. Этот момент пробуждения или экзистенциального выбора пути, где все дальнейшее зависит от самого человека, описывает Бруно: «Это подобно тому, как если бы некое животное обладало способностью отличать свои условия от человеческих и неблагородство своего состояния от благородного состояния человеческого, причем не считало бы для себя невозможным достигнуть того же; тогда оно предпочло бы скорее смерть, которая открыла бы ему путь к выходу, чем жизнь, которая удерживала бы его в настоящем состоянии».
Так Джордано Бруно описывает рождение Героического Энтузиаста. Героический энтузиазм не есть временный импульс, угасающий так же быстро, как и воспламеняющийся, это не витание в облаках, не построение каких-то утопических и фантастических моделей, не имеющих применения в жизни. Героический энтузиазм — это состояние души и сознания. Это образ жизни. Это длительный путь борьбы против собственной и чужой бездарности, против ограничения пространства и времени, против покрова иллюзии, омрачающего сознание и порождающего невежество, жестокость, злобу. Homo Heroicus, героический человек, так же как и Человек из знаменитой «Пещеры» Платона, осознает, что у него есть Судьба-Миссия и Предназначение, и благодаря этому он познает смысл своего существования и находит силу для его осуществления, а также законы, руководящие его действиями и поступками. Он сам становится каналом, связывающим видимое и невидимое измерения, мостом, связывающим человека с Богом и через него осуществляются замыслы Провидения. Как говорил профессор X. А. Ливрага, «мистика героя не созерцательная. Он не наблюдает жизнь, сидя у окна, его мистика — мистика Любви, Силы и Действия.
Это мистика рук, работающих не только ради самого себя, а ради блага человечества...».
«Цель пути героического человека не должна иметь конца».
Она должна быть «бесконечна в намерении, в совершенстве, в существе», — говорит Бруно. Герой-философ имеет одну-единственную цель: слиться в единое целое с Божественным, следы и присутствие которого чувствуются в Человеке, в Природе, во Вселенной, стать проводником, флагом этого Божественного в мире людей. Нужно «...уйти в глубь себя, — говорит Бруно, — имея в виду, что Бог настолько близок с тобою внутри тебя, насколько это только возможно, как душа души, жизнь жизни, сущность сущности. Прими затем во внимание, что то, что ты видишь высоко, или низко, или вокруг... звезд, суть тела, творения, подобные этому шару, на коем мы находимся, и Божество присутствует на них не больше и не меньше, чем на нашем шаре или в нас самих».
Об этом Божественном и бесконечном параллельном измерении, вдохновляющем героя-философа на протяжении его длительного пути, о том «Небесном Доме», откуда он пришел и куда в конце своего тяжелого странствия вернется, пишет профессор X. А. Ливрага: «Все мы, тем или иным образом, имеем возможность мечтать. Все мы, тем или иным способом, находимся в контакте с этим Внутренним Измерением, в котором живут Архетипы и Мечты.
Внутри нас существует загадочный мир Архетипов; в нас говорит древний, идущий из глубины веков зов, стремление к Совершенству, к Добру, к Единству, к Любви. Это стремление, сильное, могущественное, никогда не предает нас. Оно никогда не стареет; и не важен наш возраст, ибо устремление остается... и из таинственных глубин нашей души зовет, зовет, зовет...
Этот мир не знает смерти, он не подвержен разложению, недоступен опошлению и профанизации здешнего мира».
Каждый порыв вдохновения, исходящий из этого Божественного мира и проникающий в душу Героя, пишет Бруно, словно «луч, исходящий от солнца, затем, достигая земли и соединяясь с низшими и темными вещами, освещает, оживляет и зажигает их, а потом соединяется с элементом огня, то есть со звездой, от которой происходит, где берет свое начало и растворяется...». Нужно помнить, «что Божественный свет всегда имеется близ нас, всегда предстает нам, всегда зовет нас, стучит в двери наших чувств и других познавательных и воспринимающих сил». Благодаря этому Герой-философ, пишет далее Бруно, — «...отбрасывая ржавчину человеческих забот... обретает чувство Божественной и внутренней гармонии, согласовывает свои мысли и деяния с симметрией закона, заложенного во всех вещах».
Встреча с Божественным светом не теоретическая и не только созерцательная. Его зов и тяга души к единству с ним подобны звуку трубы, призывающему к борьбе, к преодолению невозможного, к преодолению границ пространства и времени, жизни и смерти. Герой-философ несет ответственность за услышанный им зов. Его священный долг — ответить, отреагировать, действовать соответственно, победить или умереть во имя его... но не оставаться равнодушным. Бруно пишет: «...Ведь видеть Божество — значит быть видимым им, как видеть солнце означает вместе с тем и то, что ты ему виден. Подобным же образом быть услышанным Божеством — значит, вместе с тем, слушать его и пользоваться его покровительством, то есть стоять перед ним». Не легко стоять перед Богом такими, какие мы есть, и своим существом гарантировать исполнение возложенного на нас промысла Провидения, подобно «кормчему, который собственными своими недостатками или же достоинствами губит или спасает корабль». Как отмечает профессор X. А. Ливрага, «самое ужасное кладбище — это не кладбище умерших людей, а кладбище мечты, жившей и умершей в глубине нашего сердца». «Перед Богом не бывает абсолютного, окончательного успеха, так же как и не бывает падения (неудачи, неуспехов) в его присутствии...»

II
ГЕРОИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ — PER ASPERA AD ASTRA
Путь героя — per aspera ad astra, через тернии к звездам — не легок. Преодолеть западни и тяжелые испытания помогает универсальная сила, управляющая и движущая богами, звездами, бесконечными мирами Вселенной и самой Природой — сила Любви. Речь идет не о любви вульгарной, о простой и часто обманчивой игре ощущений и эмоций, а о Любви героической, о той Venus Urania (Небесной Венере), которую воспевали поэты, перед которой преклоняли колена философы, служению которой посвящали себя герои. Такая любовь, как звезда во мраке, ведет человека по тернистому пути героического служения, во имя ее он сворачивает горы, совершает чудеса. Пишет Бруно:
«Всякая любовь (если она героическая, а не чисто животная, именуемая физической и подчиненная полу, как орудию природы) имеет объектом Божество, стремится к Божественной красоте, которая прежде всего приобщается к душам и расцветает в них, а затем от них, или, лучше сказать, через них сообщается телам... Любовь это огонь, зажигающий душу...»
«...Любовь Энтузиаста — это не любовь бабочки, оленя или единорога, которые убежали бы, если обладали знанием того, каковы ожидающие их огонь, стрела и аркан... Ведь... этот огонь есть горячее желание Божественных дел, эти стрелы суть впечатление от лучей красоты высшего света; эти оковы — только виды истины, которые соединяют нашу мысль с первоистиной... Энтузиастом руководит самая чуткая и дальнозоркая страсть, которая заставляет его больше любить этот огонь, чем иную прохладу, и больше любить эту муку, чем какую-либо радость, и больше любить эти узы, чем иную свободу... Сама по себе любовь освещает, проясняет, раскрывает интеллект, заставляет его проникать во все и вызывает чудесные эффекты... Любовь... дает понимание, усвоение, осуществление самых возвышенных дел... Любимое превращается любовью в любящего так же, как огонь, наиболее действенный из всех элементов, способен превратить все остальные простые и составные элементы в себя самого... (Так же) героический энтузиаст, поднимаясь при помощи восприятия вида Божественной красоты и доброты на крыльях ума и сознательной воли, возвышается до Божества, покидая форму более низкого существа... Меня любовь преображает в Бога из низшей вещи... Необходимость любви обращается в добродетельное усилие, благодаря которому любящий стремится придти к цели, достойной любимого дела, и, может быть, еще большей и лучшей, и еще более прекрасной».

III
ЖИЗНЬ ГЕРОЯ — ВЫБОР И БОРЬБА
Борьба героя происходит в первую очередь с самим собой и внутри самого себя: нужно взять под контроль собственную тень — «демонические войска» — разрушительные силы, самые разнообразные низменные порывы, бушующие внутри его психики. Нельзя допустить, чтобы они довели его душу до состояния унижения, нестабильности и внутренней слабости, которое могло бы вызвать падение, измену своей совести, своему предназначению и долгу чести. Нужно выявить слабые точки, победить их, трансформировать недостатки в достоинства. Только побеждая самого себя можно победить страх и смерть. Нужно очищение; грязный сосуд не может принять в себя чистую Воду Божественной Истины, не испортив ее. Нужно укрепиться внутренне. Душа, растерзанная и ослабленная внутренними противоречиями, не может выдержать сильный огонь Божественного света, не сгорев при этом сама.
О борьбе Героя пишет Бруно: «Война продолжается в душе Энтузиаста, которая из-за большой близости к материи долго была слишком грубой и сопротивлявшейся проникновению в нее лучей Божественного ума и вида Божественной благости... Страсть Энтузиаста двойственна, разделена, мучительна и более склонна идти книзу, чем устремляться ввысь: ведь душа находится в среде низкой и враждебной... в которой силы ее уменьшены».
Это вечная борьба света и тени, порывов духа с порывами материи, Любви небесной, героической, и любви земной. Внутри нас сражаются две силы, противостоящие друг другу. Одна тянет ввысь — к Небу, другая вниз — к земле. Одна ведет к жизни, другая ведет к смерти и разрушению. Это вечное «перетягивание каната» вызывает в душе Энтузиаста состояние противоречия и растерзанности, постоянной внутренней борьбы с самим собой. Сознание, как высший Судья души, должно решить, к какой стороне склониться. От того, какая сила возьмет верх, зависит вся дальнейшая судьба Энтузиаста, его духовная жизнь или его духовная смерть. В этой борьбе компромиссов не бывает, так как невозможно одновременно сидеть на двух стульях. Если Сознание из-за слабости, невежества, глупости или трусости начинает отождествлять себя с собственной плотью и поддаваться ее шантажу, служить порывам любви земной, то душа Энтузиаста теряет трудно завоеванную свободу и попадает в рабство. Она становится пленником робота-тирана, которого вырастила внутри самой себя и у которого нет другой цели, кроме как искать удовлетворения в собственных пороках и пище для собственного эгоизма. Бруно пишет: «Откуда взялось у вас это унылое и извращенное состояние духа, побуждающее к разрыву с определенными и естественными законами истинной жизни, находящейся у вас в руках, ради жизни неопределенной и существующей лишь в тени?.. Итак плоть пусть служит закону плоти, дух — закону духа, разум — закону разума, пусть они ни смешиваются, ни препятствуют друг другу. Достаточно, чтобы одно не портило или не вредило закону другого, раз несправедливо, чтобы чувство угрожало закону разума... Ведь позорно, когда одно тиранствует над другим...» Человек узнается по тому, какой пищей он питается. «Однако умственной природе подходит только умственная пища, как телу — материальная... Конечно, если бы душа питалась телом, она чувствовала бы себя лучше там, где имеется плодотворность материи (как аргументирует Ямвлих); поэтому, когда перед нами упитанное и большое тело, мы могли бы думать, что оно служит вместилищем души смелой, стойкой, скорой, героической, и можно было бы сказать: „О жирная душа, о плодовитый дух, о красивая изобретательность, о божественный ум, о знатная мысль, о благословенная возможность задать пир львам или банкет псам”».
«А между тем вопреки всему этому ты не слуга, не пленник, не опутанный, не скованный, не бездействующий, не косный и не слепой, потому что тело может тиранствовать над ним (духом. — Прим, ред.) лишь в той мере, в какой ты сам это допускаешь; ведь дух настолько же впереди тела, насколько мир телесный и материальный подчинен Божеству и Природе. Так-то ты делаешься сильным против судьбы, великодушным против оскорблений и неустрашимым против бедности, болезней и преследований».
«...Значение низких дел уменьшается и отпадает там, где более высокие силы отважно направлены на более яркие и героические объекты».
«...Если кто ищет истинное, тот должен подняться выше мыслей о материальных вещах». Это стремление тем более возвышенное, «чем более высоким и славным является тот, кто стремится, и то, что ищется».
«...Праздность не может иметь места там, где идет борьба...»

IV
О КАЧЕСТВАХ ГЕРОЯ
1. Борьба — это испытание на прочность силы духа:
«Все же, — пишет Бруно, — очень выразительно, с одной стороны, странное состояние духа, лишенного понимания трудности дела, величия напряжения, обширности работ, а с другой — невежество, недостаток уменья, слабость нервов и опасность смерти. Дух не имеет совета, нужного в этом деле, не знает, откуда и куда должен обращаться, не видит места для побега или убежища... „Тому, кто не знает, где его гавань, никакой ветер не поможет”».
«Таким-то образом героический дух всегда будет идти вперед и подвергаться испытаниям, пока не увидит себя поднявшимся до желания Божественной красоты в ней самой, без уподобления, очертания, образа и вида, если это возможно. И даже больше: он сможет достигнуть этого».
«Взгляни, как судьба играет с нами: то, что она милостиво дает нам в руки, она либо сама ломает, выбивая из тех же рук, либо делает, чтобы оно было отнято чужим насилием... „Что печалит тебя? потеря ли того, что имеешь, или же возможность лишиться того, что могло бы быть у тебя?” Почему крепость, которая не может выдержать испытания, падает и великодушие, которое не может победить, ничтожно, равно как тщетно усилие без плода?»

2. Победить в борьбе значит победить страх:
Страх и невозможность справиться с порывами ветра и внутренних гроз, состояние паники иногда заставляют потерять голову и надежду и опустить руки... Пишет Бруно: «Посмотри на результаты боязни зла, — они хуже самого зла! Страх смерти хуже, чем сама смерть. Ведь от страха страдает всякий, кто боится страдать: ужас в членах, тупость в нервах, трепет в теле, беспокойство духа и представление того, что еще не дошло, — несомненно хуже того, что может случиться затем. Что может быть глупее, чем мучиться из-за отсутствующего будущего, присутствие которого еще и не чувствуется?»

3. Страх побеждается единой волей:
Иногда, пишет Бруно, героический энтузиаст «...видит, что его усилия обмануты встречающимися препятствиями, когда, больной и неистовый, он бросает в пропасть любовь к тому, чего не может понять, и, смущенный неисчерпаемостью Божества, опускает иногда руки; однако вслед за тем он возвращается вспять, чтобы волею принудить себя к тому, чего не мог достичь умом».
Бруно описывает человеческую волю как капитана, управляющего при помощи маленького руля разума страстями и грозами, бушующим внутри него. «Звуком трубы... он созывает всех воинов, вызывает все [внутренние] силы [человека] или проявления этих сил... и старается организовать их под единым знаменем определенной дели».
«...Воля, которая устремляется к познанию, никогда не удовлетворяется оконченным делом...» Бруно говорит о «меридиане сердца» или о более высокой и более выдающейся части или области воли, где она ярче, сильнее и проявляется более прямо.
«Надо понимать, что такая страсть находится не в начале, которое растет, и не в конце, который пребывает в покое, но как бы посередине, где пламенеет».

4. Силой воли нужно уметь превращать самые большие горести в самые большие блага:
«...Ведь вещи смешаны, — пишет Бруно, — ибо нет такого блага, к которому, под влиянием мысли и страсти, не было бы присоединено или которому не было бы противопоставлено некое зло, как нет такой истины, с которой не соединялась бы или которой не противополагалась бы ложь».
«Поэтому любовь и устремление к более высокому соединяет большую славу и величие с большой заботой, мыслью и болью; потому что в этом состоянии, где одна крайность всегда связана с другой, всегда находится и величайшая противоположность того же рода...»
«Вот почему утомление ведет к тому, что мы находим удовольствие в отдыхе; а разлука является причиной того, что мы находим наслаждение во встрече... одна противоположность является причиной того, что другая противоположность очень желательна и нравится».
«...Порок — там, где противоречие; противоречие же больше всего там, где крайность... Героический энтузиазм... отличается от других более низких страстей не как добродетель от порока, но как недостаток, находящийся в подчинении более Божественному...»
Вот почему, говорит Бруно, у тех, кто является любимцем небес, самые большие горести превращаются «в столь же великие блага; потому что нужда порождает утомления и усилия [чтобы выйти из него], а это чаще всего приводит к славе бессмертного сияния».
Профессор X. А. Ливрага прекрасно определяет волю героя: «Это та... неотвратимая сила, могущая осуществить то, о чем мечтал Сервантес в своем „Дон Кихоте”: превратить великанов в ветряные мельницы, а не ветряные мельницы в великанов. Вспомните, как Дон Кихот яростно бросился на ветряные мельницы, поверив, что это великаны, и как Санчо предупреждал его: «Осторожно! Это же мельницы!» А Дон Кихот ответил ему: «Нет, это же чудовища, наши враги...» При этом он опять яростно накинулся на мельницы и упал на землю. На это Санчо сказал: «Разве я Вам не говорил, что это мельницы?» А Дон Кихот ответил: «Разве я тебе не говорил, Санчо, что есть вещи, о которых говорят только в рыцарских орденах: там учат, что с того момента, как ты осмелишься напасть на чудовище, оно тут же превращается в ветряную мельницу...» Именно этому мы должны научиться, именно это мы должны почувствовать, именно это мы должны нести в своем сердце и своем уме...»

5. Страдание и боль нужно уметь не только переносить, но и не чувствовать:
Объясняет этот момент Бруно: «То, что вы называете переносить, есть часть твердости, а не вся добродетель, которую я называю переносить с силою, а Эпикур называл не чувствовать. Эта нечувствительность имеет причиной то, что все охвачено заботой о добродетели, об истинном благе и о счастье. Таким образом Регул, не чувствовал лука Лукреция — кинжала, Сократ — яда, Анаксарк — каменного резервуара, Сдевола — огня, Коклес — пропасти, а прочие — иных вещей, которые чрезвычайно мучили и устрашали людей обыкновенных и низких».

6. Нужно научиться пренебрегать любой усталостью:
«...презирать ее, и, если страсти и пороки борются с тобою изнутри, а порочные враги противостоят тебе извне, ты тем более должен, собравшись с духом, восстать и единым порывом (если можешь) одолеть эту холмистую гору».

7. Силе нужно противостоять силою каменного дуба:
Энтузиаст должен «выказать силу и крепость, подобную каменному дубу». Он «остается столь же твердым и устойчивым против северных бурь и зимних непогод в силу собственной устойчивости на своей планете, на которой он коренится с чувством и сознанием, как вышеназванное дерево с его обильными корнями, переплетающимся с венами земли».
«Из этого ты видишь, каким является... совершенство стойкости, — пишет Бруно. — Оно не в том, что дерево не рушится, не ломается или не гнется, но в том, что оно избегает движения; подобно дереву и Энтузиаст устремляет дух, чувство и интеллект туда, где нет буйных ударов».

8. Нужно научиться побеждать время:
«Вечность есть миг и... время в своем целом есть не что иное, как миг... Хотел бы я знать, как же этот миг делится на столько веков и лет и не можем ли мы в той же мере сказать, что линия есть точка?.. Как время едино, но пребывает в различных временных явлениях, так и мгновение едино в различных и во всех частях времени. Совершенно так же, как я — один и тот же, что был, есть и буду, я тот же здесь, в доме, в храме, в поле и всюду, где нахожусь... Если бы не было мгновения, не было бы времени; поэтому время в своей сущности и в своей субстанции есть не что иное, как мгновение...»
Героический Энтузиаст не должен «терять времени, быстрота которого бесконечна; ведь поражающее стремительно протекает настоящее и с той же скоростью приближается будущее. То, что прожито, — уже ничто; то, что переживаем сейчас, — мгновение; то, что будет пережито, — еще не мгновение, но может стать мгновением, которое одновременно будет становиться и переходить дальше». Время — относительная категория, его можно научиться сокращать и продлевать по необходимости. Только проявлением подлинной воли Энтузиаста миг может стать вечностью, а вечность — мгновением.

9. Нужно научиться всегда быть подобным себе и светилу:
Говорит Бруно: «Ведь мудрый не меняется каждый месяц, тогда как глупый меняется, как луна». При помощи «постоянного упражнения, соответственно интеллекту, памяти и воле» (ибо он не хочет «иное вспоминать, понимать и желать»), Герой-философ «всегда подобен себе». Он не отвлекается «рассеянностью мысли» и не затемняется «недостатком внимания», так как нет такой мысли, которая отвлекла бы его от Божественного света и нет такой необходимости в природе, которая обязывала бы его уменьшать внимание... Он «всегда подобен себе» под углом зрения Божественного света, «потому что он неизменен в сущности, в добродетели, в красоте и в действии в отношении тех вещей, которые постоянны и неизменны в отношении к нему». Героический Энтузиаст всегда подобен светилу, то есть полной Луне: по отношению к Солнцу, освещающему ее, Луна всегда одинаково освещена, будучи все время обращенной к нему, и Солнце всегда подобным образом шлет ей свои лучи. Это всегда так, «хотя эта видимая глазами Луна с Земли кажется то темной, то светящейся, то более или менее освещенной и освещающей...»

10. Нужно научиться отходить от толпы:
«Так как мысль устремляется к Божественному сиянию, то она избегает общения с толпой, отходит от общепринятых мнений... истинное же понимание, то, которое является у немногих, главных и первых, и само является первым, главным и единственным».
«Если ты стремишься к высокому сиянию, то замкнись, насколько можешь, в одиночестве, соберись, насколько можешь, в себе самом так, чтобы не быть подобным многим, поскольку они — многие; и не будь врагом многих из-за того, что они не подобны тебе; если можно, используй и то и другое во благо; в противном случае — придерживайся того, что тебе кажется лучшим».
«Пусть общается Энтузиаст с теми, которых он может сделать лучшими или от которых может сам стать лучшим благодаря сиянию, которое он может дать им или которое может получить от них. Пусть довольствуется лучше одним способным, чем массой негодных. И пусть не считает, что приобрел мало, когда достиг того, что стал мудрым благодаря самому себе...»

11. Нужно научиться пользоваться разумом, нужно познать самого себя, Вселенную и Богов:
Говорит Бруно: «...Тело есть в душе, душа есть в мысли, мысль есть или Бог, или в Боге...»
«Так душа, намеревающаяся открыть телесную красоту, старается очиститься, оздоровиться, измениться и поэтому применяет огонь; ибо подобно тому как золото, будучи смешанным с землей и бесформенным, при некотором напряжении хочет освободиться от грязи, так действует и интеллект, истинный кузнец Юпитера, когда дает вам руки, побуждая вас к действию умственной силы».
«Умственная сила никогда не успокоится, никогда не остановится на познанной истине...»
Объясняя метафизические корни процесса познания самого себя, Вселенной и богов, Бруно аллегорически говорит о девяти уровнях слепоты, или, как он сам пишет, «о причинах неспособности, несоответствия и ошибок человеческого понимания и познавательной силы по отношению к божественным делам...». Девять уровней слепоты — это ступени пути познания, это девять уровней трансформации и рождения души на свет дня, это этапы пути ученичества и западни, расставленные на нем. Это процесс рождения ученика — Homo heroicus — от внутренней слепоты до внутреннего зрения, от ментальной глухоты до внутреннего слуха:
1) Первый слепой — слепой от рождения, причина слепоты заключена в его природе и давит его. Но все же он несомненно стремится понять больше того, что он в состоянии понять.
2) Второй слепой, ослепший вследствие отравления ядом ревности, — из-за вспыльчивости и похотливости он сбивается и отклоняется с пути.
3) Третий слепой ослеплен внезапным появлением сильного света, а это произошло от яркости предмета, который его помрачает.
4) Четвертый слепой ослеп из-за постоянного и частого смотрения на свет, т.е. из-за того, что слишком напрягал глаза. Он потерял ощущение всякого другого света и не считает себя слепым, потому что смотрит на то единственное, что его ослепило.
5) У пятого слепого, вследствие обильно пролитых слез, глаза настолько потускнели, что он не может направлять взгляда, чтобы сравнивать видимое и, особенно, чтобы снова видеть тот светоч, который видел некогда раньше.
6) У шестого слепого, у которого исчезла зрительная органическая влага вследствие того, что он много плакал, изображается недостаток настоящей умственной жизни, что его и ослабило.
7) Седьмой слепой потерял зрение от сильного жара, который, поднимаясь от сердца, сперва выел очи, а затем высосал все остальное — весь испепеленный и горящий, он уже не свой... у него отмечена жаркая страсть, ослабляющая и пожирающая способность различения.
8) Слепота у восьмого слепого вызвана стрелой Амура, впущенной в него от очей к сердцу; в качестве раненого он пылает такой силой, какой, по его мнению, никто другой пылать не может. Это зрение иногда описывается как взгляд на пронизывающую молнию.
9) У девятого слепого, который, поскольку он к тому же еще и нем и не может объяснить причину своей слепоты, указывается причина причин: тайное Божественное ранение, давшее людям усердие и исследовательскую мысль.
Объясняя понятие слепоты, Бруно говорит: «...Тот вдвойне слеп, кто не видит своей слепоты; и в этом и состоит отличие прозорливо-прилежных людей от невежественных ленивцев; такие лентяи погружены в летаргию из-за отсутствия суждения о своем невидении, а изучающие — предусмотрительны, бодрствуют и благоразумно судят о своей слепоте, и поэтому они пребывают в процессе исследования и стоят у дверей приобретения света, от которых надолго отогнаны ленивцы».

12. Нужно во всем узнать тройную добродетель: красоту, мудрость и истину:
«Свет истины [постигается] через дверь силы интеллектуальной, свет доброты — через дверь силы стремления сердца...»
Но только тот, кто обладает тройной добродетелью: красотой, мудростью и истиной, может вследствие ее «распечатать всякую печать, развязать всякий узел, раскрыть всякую тайну, отпереть любую запертую вещь».
Когда кто-то возразил Бруно: «Но не все могут достигнуть того, чего могут достигнуть один-два человека», — он ответил: «Достаточно, чтобы стремились все; достаточно, чтобы всякий делал это в меру своих возможностей, потому что героический дух довольствуется скорее достойным падением или честной неудачей в том высоком предприятии, в котором выражается благородство его духа, чем успехом и совершенством в делах менее благородных и низких. Нет сомнения, что лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф».
Это сказал Джордано Бруно — и сдержал слово... «История редко видит такие примеры чести и благородства...»

You have no rights to post comments