Я не пророк, я не боец,
Я не учитель мира.
Я — Божьей милостью — певец,
Мое оружье — лира.
В. Круглов
Я вхожу в светлую комнату. Все предметы, будто замерев, аккуратно лежат на своих местах. На краю рояля бережно сложены в стопку ноты. Клавиатура открыта, будто бы ожидая прикосновения своего хозяина. А что там, на столе? Приглядываюсь: фотография семьи, такая простая и такая задушевная. За окном зашелестела листва, и в комнату ворвался сладкий весенний ветер. Листы на рояле взметнулись вверх и, медленно кружась, опустились на пол. «Вокализ», концерт для фортепиано с оркестром, «Колокола»…
Как бы хотелось перенестись на сто лет назад и увидеть за этим роялем мастера, услышать его басистый голос и заглянуть в серьезные серые глаза!
Я зажмурилась…
Он сидел за роялем спиной ко мне. Обернулся, пристально взглянул на меня.
— Вы пришли издалека?
— Да, издалека, и даже не думала, что встречу вас здесь.
— Я здесь всегда. Я здесь благодаря музыке.
— Можно, я спрошу вас?
На его лице мелькнула легкая улыбка.
— Ну, раз вы пришли издалека, спрашивайте.
— Сергей Васильевич, какой была ваша жизнь? Трудной или счастливой? И как начался ваш путь в музыке?
— Моя жизнь была длинной, очень длинной… И каждый ее момент ценен для меня.
Я родился 20 марта 1873 года в семье добрых людей в Новгородской губернии. Отец мой довольно быстро разорился, поэтому мы вынуждены были переехать в Петербург в небольшую квартиру. А вскоре отец и вовсе от нас ушел. Меня приняли в консерваторию, но в то время я был слишком непоседлив, чтобы слушать длинные лекции, поэтому частенько пропускал занятия. Однако мой учитель Николай Сергеевич Зверев сильной рукой постепенно приучил меня к дисциплине. С тех пор я начал работать, очень много работать, особенно над техникой. Зверев не поддерживал мое сильное стремление писать музыку, он готовил из меня величайшего исполнителя. А я тянулся к композиторству. Я не мог спать, не мог есть, пока ноты не ложились на строчки. Музыка становилась для меня потребностью, такой же насущной, как сон и еда.
Он прикоснулся длинной рукой к своему лбу и закрыл глаза. Достал из кармана спички и сигареты, закурил.
— Потом родилась опера. Первая опера «Алеко». Мне было тогда 19 лет. Я чувствовал себя на вершине. Сам Петр Ильич Чайковский похвалил оперу и даже предложил, чтобы она прозвучала в Большом театре вместе с его «Иолантой». Я был восхвален, но не чувствовал ни гордости, ни тщеславия. Все, что происходило, казалось естественным. Это было начало. Яркое, как первая искра. Поддерживать ее оказалось гораздо более трудной задачей.
— Что же случилось потом?
— Я влюбился в прекрасную девушку и в порыве любви написал свою Первую симфонию, которую и посвятил ей, отметив ее имя на первой странице.
Это был провал. Публика покидала зал, и она вместе со всеми. Я сам, признаюсь, не смог слушать своей музыки и выбежал из зала. На следующий день критика писала отзывы о том, что лишь в аду были бы рады такой музыке. Моя жизнь стала туманом, дымом, от прежней искры ничего не осталось. На целых два года я оказался без своей музыки.
— Вы перестали писать?
— Да, в это время я почти не сочинял, а если и брался за что-то, то отчаяние и грусть прерывали мою работу. Мне казалось, что никому не понравится то, что я пишу.
Теперь понимаю, что провал Первой симфонии был лишь первой серьезной преградой, которую поставила передо мной жизнь. Потом их было еще больше.
— Что же помогло вам справиться с преградами?
— Как ни странно, мне помогла любовь. Любовь обладает подлинной силой вдохновения и способна пробудить от любого забвения. Это любовь даже не между мужчиной и женщиной, это любовь, которая будто бы прочными нитями связывает человека и мир вокруг. Так произошло и со мной. Я, словно замерзшее дерево после зимних холодов, стал пробуждаться. В моей душе задул ветер, сильный, твердый, пронзительный.
— Тогда вы и написали Второй концерт для фортепиано с оркестром? В нем слышится и ветер, и пробужденность, и любовь, и такая сила, которая будто бы всю душу выворачивает наизнанку.
— Да, родился Второй концерт, столь долгожданный мной. А я решил жениться. Моей избранницей стала Наталья Сатина, любимая с детства двоюродная сестра. Мы не сразу смогли обвенчаться, еле отыскали священника, который согласился это сделать. Я попал в надежные руки. Наталья была очень рассудительна, заботлива, внимательна. Это самая надежная опора для меня, какую только возможно представить.
— Скажите, кого бы вы могли назвать своими учителями? Кто был для вас примером? Чью музыку вы сами любили?
— Вы знаете, бывают разные учителя. Я до сих пор помню свою первую учительницу музыки Орнартскую, которая своей чуткостью развила во мне любовь к музыке. Большое влияние оказал на меня Зверев, как я уже рассказывал. А в Московской консерватории я встретил целую плеяду удивительных педагогов: Танеева, Аренского, Сафонова. Все эти люди обучали меня, и я признателен им, хотя не всегда соглашался с их мнением и требованием. И все же они мои педагоги, и я никогда не желал для себя других.
Безусловно, своим учителем и наставником могу назвать Чайковского. Это был гениальный человек и композитор. Я преклоняюсь перед ним. Петр Ильич был для меня наставником не только в деле композиторского мастерства — он учил меня высказывать свое мнение и верить в собственные силы. Нас разделяла довольно существенная разница в возрасте, но мы смогли стать друзьями.
Есть и другие музыканты, которых могу и смею называть своими учителями, потому что их музыкой я был воспитан и вдохновлен. Я преклоняюсь перед Бахом, чьи фуги часто проигрывал, чтобы настроится и разгорячиться. Люблю мелодичную музыку Шопена и блестящее, проникновенное исполнительство Антона Рубинштейна.
— Я слышала, что вы много времени проводили в своем имении Ивановка. Почему это место было так дорого для вас?
Он взглянул в распахнутое окно, откуда вновь подул теплый майский ветер.
— У каждого человека есть в жизни то, что живет где-то в глубине сердца. В моем сердце живет Россия — огромные бескрайние поля, золотистая пшеница, колышущаяся на ветру, запах земли и скошенной травы, бесконечное небо, тишина и полнота. Все это было в моей Ивановке. Я любил заниматься и садом, и огородом, и постройкой домов, беседок, веранд. Даже заказал трактор, чтобы обустроить все наилучшим образом. Именно там я мог непрерывно писать, музыка лилась не переставая.
— Почему же в 1917 году вы покинули Россию?
Рахманинов сдвинул брови и снова закурил.
— Осуждаете меня? Вполне справедливо. Я очень любил свое имение, всегда с заботой и пониманием относился к людям, которые жили у меня.
Когда я в семнадцатом году после революции приехал в Ивановку, то увидел полную разруху. Я не мог понять пришедшую новую власть, я был родом из царской России. Да и не думал я тогда, что больше не увижу свою родину. Мы с женой и двумя дочерьми уезжали на поезде в Швецию. Поспешно были собраны вещи. Из всех нот, которые я взял с собой, были лишь заметки для новых произведений и ноты оперы «Золотой петушок» Римского-Корсакова — самой русской оперы. Когда мы переезжали границу, единственное, что я смог сделать, — это упасть на колени и поцеловать землю матушки-России.
— На долгое время вы поселились заграницей. Какой для вас была жизнь там?
— Очень одинокой, я бы даже сказал, тоскливой. Было множество концертов, переездов, гастролей, я играл, играл, играл, но совсем перестал сочинять. Самым страшным вопросом, который мне когда-либо задавали журналисты, стал вопрос о том, какие произведения я сейчас пишу. Мне было горько и досадно отвечать, что я ничего не пишу.
Для того чтобы рождалась музыка, мне необходимо было одиночество, отшельничество.
— У вас есть произведения, которые с необычайно точностью выражают русский дух: «Колокола», «Всенощное бдение». Как они родились?
— С самого детства я полюбил звон колоколов. До сих пор помню этот таинственный яркий звук, разносившийся на сотни миль. С раннего возраста моя бабушка Софья Александровна Бутакова брала меня на службу в церковь. Я любил разглядывать иконы и, пристроившись в уголке, слушать пение хора во время службы.
Когда один мой неизвестный друг прислал мне стихи Эдгара По «Колокола», я сразу понял, что должен написать на них музыку. С энтузиазмом я принялся за работу.
Если бы вы спросили меня, какое произведение у меня любимое и дорогое, я бы сказал, что это «Колокола».
— А «Всенощная»?
— Она другая, более внутренняя и духовная. Когда я написал ее, многие дирижеры говорили мне, что не удастся найти такие низкие голоса для басовой партии. Но я знал, что на Руси есть настоящие басы, и произведение состоялось.
Все быстро переменилось, и уже в Советское время, в 1931 году, «Колокола» исполнялись на одном из концертов в Москве. Однако вскоре после этого в печати появилась резкая критика. Меня называли реакционным, буржуазным, отжившим свой век композитором. Затем вышел указ, запрещавший исполнять все мои произведения в Советской России.
— Несмотря на это, когда грянула Вторая мировая война, вы отправляли большие средства на помощь Красной армии.
— Да, иначе не мог. Там была моя родина, хоть она и сильно изменилась.
— Многие ваши друзья писали, что во время войны часто получали от вас посылки с продуктами и теплыми вещами. Говорят даже, что их было так много, что работники почты удивлялись, как много у Рахманинова родственников.
— Мне хотелось хоть как-то разделить участь с моей страной. В 43-м году я пошел в русское посольство в США, чтобы просить отпустить меня в Россию, но поехать не успел…[*]
— Сергей Васильевич, многие ваши современники рисуют вас суровым, мрачным, скромным. Какой вы?
— Я всегда говорил, что, если хотите узнать меня, послушайте мою музыку. Моя музыка серьезна, замкнута, мрачна?
— Я бы так не сказала.
— Ну, вот видите, вы сами ответили на свой вопрос. Душа у меня вольная, она пишет музыку, а не эти серые руки и никак не это узкое угрюмое лицо. Знаете, однажды я сочинил романс. В нем есть такие строки:
Я не пророк, я не боец,
Я не учитель мира.
Я — Божьей милостью — певец,
Мое оружье — лира.
Лучше этих строк я бы не высказал свою душу.
— Скажите, а как ваша музыка рождается? Вы на что-то настраиваетесь, или она всегда звучит в вас?
— За всю свою жизнь я понял лишь одну истину совершенно точно — музыка рождается из сердца. Зная всю теорию музыки, ничего написать невозможно. Это произведение никого не тронет, никого не поразит. Настоящая музыка идет от сердца. Главное — не мешать ей.
И он заиграл... Музыка наполнила комнату звуками, потекла и выплеснулась за окно. Она неслась над русскими полями, лесами и лугами, окутывая природу своим покровом. Деревянные дома, узкая речка в камышах, зелень травы — обо всем пела музыка.