Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало...

У многих знакомство с Арсением Тарковским начинается с этого стихотворения, причем обычно человек и не подозревает, что шлягер в исполнении Софии Ротару написан на стихи этого удивительного поэта...



«Тетрадь стихов таскал
под мышкой»
Арсений Александрович Тарковский родился 25 июня 1907 года в Елисаветграде (ныне Кировоград) на Украине. Его отец Александр Карлович, чрезвычайно образованный и талантливый человек, в молодости был народовольцем, несколько лет провел в тюрьме и ссылке и передал сыну «гремучую смесь» любви к языкам и бунтарского духа. Неудивительно, что в 1921 году Арсений чуть не попал под суд за «политическое» стихотворение в местной газете.
Узнав, насколько «круты чужие лестницы и горек чужой хлеб», через два года Арсений приехал в Москву; два года перебивался случайными заработками, а потом поступил на Высшие литературные курсы, где нашел учителя и старшего друга — поэта Георгия Шенгели. Вместе с Тарковским на курсах учились Даниил Андреев, Мария Петровых, Юлия Нейман, а также Мария Вишнякова, которая вскоре стала его женой.

Мерцая желтым язычком,
Свеча все больше оплывает.
Вот так и мы с тобой живем —
Душа горит и тело тает.

Это первое (не считая того, «политического») опубликованное в 1926 году стихотворение Тарковского. Увидеть свои стихи напечатанными ему доводилось редко: с одной стороны, его останавливала строгая требовательность к собственному творчеству, с другой — еще более строгая цензура...


«Все, что сбыться могло»
После закрытия Высших литературных курсов Тарковский по совету Шенгели писал в газете «Гудок» судебные очерки, фельетоны и басни. Работал он и на Всесоюзном радио, но после критики «сверху» за «мистику» сказал: «Какие вы все скучные!» — и ушел.
В 33-м Шенгели привлек Тарковского к переводам, дав молодому поэту и постоянный заработок, и возможность посмотреть страну во время «творческих командировок»: Киргизия, Крым, Кавказѕ
Через несколько лет Тарковский встретил новую любовь — Антонину Бохонову. Сороковой год был ознаменован не только разводом и новым браком, но и долгожданным принятием в Союз писателей.


«Хорошо мне в теплушке»
Когда началась Великая Отечественная, Тарковский проводил семью в эвакуацию, а сам прошел военное обучение. Медкомиссия нашла его негодным, но после множества просьб в 42-м Тарковского зачислили военкором газеты «Боевая тревога». Как и в «Гудке», он писал заметки, частушки, басниѕ и даже на фронте находил вдохновение для «мирных», лирических стихов — «Белый день», «Ночной дождь», «На полоски несжатого хлебаѕ», «Четыре дня мне ехать до Москвыѕ» и других.

Немецкий автоматчик подстрелит на дороге,
Осколком ли фугаски перешибут мне ноги, —

написал он в 1942 году и будто напророчил: в декабре 43-го был ранен в ногу и перенес шесть ампутаций. А выйдя из госпиталя, узнал о смерти матери...


«Ах, восточные переводы,
как болит от вас голова»
Война закончилась, и жизнь продолжалась. В послевоенный год Тарковский отбирал стихи для своей книги, а в 46-м получил сигнальный экземпляр. Но уже готовый сборник так и не попал в печать: постановление ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» лишила Анну Ахматову (с которой он познакомился в доме Шенгели!) и Тарковского своего голоса, оставив одну возможность для работы — переводы.
Но даже эта нива не всегда давала урожай: в конце сороковых ЦК КПСС поручил Тарковскому перевести юношеские стихи Сталина в качестве подарка к 70-летию, но «вождь народов» отверг идею книги, и она рассыпалась.
В те же годы Тарковский расстался со второй женой и был очень угнетен, но его спасли все те же «восточные переводы»: Туркменистан подарил ему работу и знакомство с Татьяной Озерской — она стала его секретарем, а потом и супругой.
Тарковский писал «в стол», но не жаловался на «нелегкую долю»: он свято чтил память тех, кому повезло гораздо меньше, и в 1962–1963 годах дописывал цикл стихов «Памяти Марины Цветаевой», начатый еще в 1941-м, сразу после ее смерти. В нем сквозит гнетущая вина живого перед мертвыми, преследовавшая Тарковского долгие годы.


«Не для того ли мне
поздняя зрелость»
Первая книга Тарковского — «Перед снегом» — вышла лишь в 1962 году. Поэту было уже 55, но его «дебют» совпал со всемирным дебютом его сына: режиссер Андрей Тарковский получил Главный приз Венецианского фестиваля за фильм «Иваново детство».
Шестидесятые вообще можно назвать периодом «акмэ», жизненного и творческого расцвета Тарковского: его книги выходили одна за другой, он выступал на вечерах поэзии, вел литстудию при Московском отделении Союза писателейѕ
5 марта 1966 года умерла Ахматова, с которой его крепко сдружили общее призвание и годы вынужденного молчания: они часто делились написанным, были друг другу внимательными читателями и строгими критиками. Тарковский сопровождал тело Анны Андреевны в Ленинград, выступал на ее панихиде и создал цикл «Памяти Ахматовой».
Из воспоминаний Тарковского: «Мир Ахматовой научит нас душевной стойкости, честности мышления, способности к широте охвата явлений, полноте чувств, благородству духа, умению сгармонизировать себя и мир — чертам того Человека, которым каждый из насѕ стремится стать. Будущее уже выразило себя в стихах Чпоздней“, навсегда молодой Ахматовой, потому что поэты не знают старости».


«На тебя любая строчка
точит нож в стихах твоих»
Подтверждая сказанное, поэт и переводчик, несмотря на возраст, продолжал активно работать. Семидесятые — годы официального признания Тарковского: новые книги, награды...
Но жизнь преподносила и новые испытания: в 1982 году Андрей Тарковский уехал в Италию работать над фильмом «Ностальгия» и отказался вернуться в СССР. Арсений Александрович писал сыну: «Русский художник должен жить и работать на родине, вместе со своим народом переносить все тяготы, выпавшие ему на долю». Возможно, эти слова оказались пророческими: в конце 1986 года Андрей умер.
В подготовке сборников «От юности до старости» и «Быть самим собой» в юбилейном 1987 году Тарковский уже не участвовал из-за болезни. 27 мая 1989 года его, как и мать и Андрея, унес рак.
Но даже ушел Арсений Тарковский как поэт, срифмовав смерть с рождением: крестили его в Преображенской церкви, а отпевали — в храме Преображения Господня в Переделкине...

Я свеча, я сгорел на пиру.
Соберите мой воск поутру,
И подскажет вам эта страница,
Как вам плакать и чем вам гордиться,
Как веселья последнюю треть
Раздарить и легко умереть,
И под сенью случайного крова
Загореться посмертно, как слово.
1977




В статье использованы материалы Интернет-музея Арсения Тарковского: http://www.a88.narod.ru/ars00.htm

Дополнительно:

ЖИЗНЬ, ЖИЗНЬ

I
Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно все.
Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.

II
Живите в доме — и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом, —
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподнимаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.

III
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль
над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.

Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.
1965

РУКОПИСЬ

                      А. А. Ахматовой
Я кончил книгу и поставил точку
И рукопись перечитать не мог.
Судьба моя сгорела между строк,
Пока душа меняла оболочку.

Так блудный сын срывает с плеч
сорочку,
Так соль морей и пыль земных дорог
Благословляет и клянет пророк,
На ангелов ходивший в одиночку.

Я тот, кто жил во времена мои,
Но не был мной. Я младший из семьи
Людей и птиц, я пел со всеми вместе

И не покину пиршества живых —
Прямой гербовник их семейной чести,
Прямой словарь их связей корневых.
1960

Я учился траве, раскрывая тетрадь,
И трава начинала, как флейта, звучать.
Я ловил соответствие звука и цвета,
И когда запевала свой гимн стрекоза,
Меж зеленых ладов проходя,
как комета,
Я-то знал, что любая росинка — слеза.
Знал, что в каждой фасетке огромного
 ока,
В каждой радуге ярко стрекочущих крыл
Обитает горящее слово пророка,
И Адамову тайну я чудом открыл.

Я любил свой мучительный труд,
эту кладку
Слов, скрепленных их собственным
светом, загадку
Смутных чувств и простую разгадку ума,
В слове «правда» мне виделась правда
сама,
Был язык мой правдив,
как спектральный анализ,
А слова у меня под ногами валялись.

И еще я скажу: собеседник мой прав,
В четверть шума я слышал, в полсвета
я видел,
Но зато не унизив ни близких, ни трав,
Равнодушием отчей земли не обидел,
И пока на земле я работал, приняв
Дар студеной воды и пахучего хлеба,
Надо мною стояло бездонное небо,
Звезды падали мне на рукав.
1956

You have no rights to post comments