Сердце человека — это дар Бога.
Будь осторожен, не отнесись к нему небрежно.
Аменемопе

Кама Гинкас, размышляя о драматургии Чехова, вспоминает момент, до мурашек его поразивший. Когда в пьесе «Три сестры» на сцене запускают волчок, все внимание актеров и зрителей устремляется на вращающийся в тишине предмет. Режиссер говорит, что физически ощутил время, мгновение за мгновением, утекающее навсегда. Эту статью я пишу на скамейке в парке. Прямо сейчас мне на клавиатуру упал желтый лист — еще один символ неумолимо уходящего времени, образ которого так важен для Антона Павловича Чехова. 

Доктор, с двадцати четырех лет больной туберкулезом, как никто чувствовал краткость и ценность отпущенной человеку жизни. Ощущают время и многочисленные герои его произведений, но оно подавляет их. Словно парализованные, они безвольно смотрят на вращающийся волчок и забывают о своих мечтах. Узнавая себя в чеховских персонажах, легко впасть в уныние и даже раздражение на автора. Хочется спросить Антона Павловича: «А сами то Вы, милостивый государь, как своим временем распорядились? Что прикажете делать мне с вашим зеркалом?». Множество подобных вопросов сыпалось на Чехова всю его жизнь. Он хоть и врач, а рецептов в своих произведениях не выписывает. Мало того, даже и диагнозов не ставит, в отличие от его великих современников — Толстого и Достоевского. Просто показывает нас настоящих и отходит в сторонку. Читателей, живших с Чеховым в одно время, легко понять и простить за их вопросы. Ведь Антон Павлович, по природе своей, был человеком невероятно скромным и даже скрытным. Несмотря на огромную популярность, мало кто знал подробности его личной жизни. Но благодаря его педантичности до нас, читателей 21 века, дошла огромная переписка Чехова, дневники и записные книжки. Сегодня в его биографии почти не осталось белых пятен. Погружаясь в нее, я все больше осознаю, что главный рецепт доктора Чехова — это жизнь Человека Чехова от начала и до конца.

 

21 апреля 1890 года тридцатилетний писатель отправляется в путешествие на Сахалин. Собственно, путешествием эту поездку назвать сложно. В то время добровольно на Сахалин никто не ездил, а из попавших туда почти никто не возвращался. Это была каторга. Даже отбывшие срок оставались поселенцами на острове навсегда. Слухи об ужасающих условиях жизни заключенных будоражили московские салоны, но, кроме разговоров, ничего не предпринималось. Чехов, хоть и приобрел к тому времени большую известность, только недавно начал получать хорошие гонорары и выбираться из долгов. Казалось бы, самое время пожинать плоды своей славы и, как Тригорин в «Чайке», писать романы, ухаживать за хорошенькими, удить рыбу… Но Антон Павлович совершает обычный для своей биографии поступок — отправляется в ад. В случае с Сахалином этот образ максимально реалистичен. Чехов сам назовет каторгу адом в письмах с острова. Схождение в преисподнюю — обязательный этап на пути мифологических героев. Но вряд ли Антон Павлович представлял себя в этой роли. Что же им движет?

 

 

За полгода до отъезда Антон Павлович пишет своему другу и издателю А. С. Суворину: «…очерков, фельетонов, глупостей, водевилей, скучных историй многое множество … — и при всем том нет ни одной строчки, которая в моих глазах имела бы серьёзное литературное значение. Была масса форсированной работы, но не было ни одной минуты серьёзного труда… Мне страстно хочется спрятаться куда-нибудь лет на пять и занять себя кропотливым, серьёзным трудом. Мне надо учиться, учить всё с самого начала, ибо я, как литератор, круглый невежда; мне надо писать добросовестно, с чувством, с толком, писать не по пяти листов в месяц, а один лист в пять месяцев. Надо уйти из дому, … надо на многое наплевать, но хохлацкой лени во мне больше, чем смелости… В январе мне стукнет 30 лет. Подлость. А настроение у меня такое, будто мне 22 года». Творческий кризис проходил на фоне личной трагедии — в 1889 году от туберкулеза умер старший брат Николай. Каждый из нас переживал подобные этапы, когда хочется тотчас изменить все в своей жизни. Чеховские герои в такие моменты теряют волю. Антон Павлович спешит помочь тем, кому хуже. В одиночку, за свой счёт, влезая в огромные долги, он полгода живет в суровых условиях Сибири и Дальнего Востока. На каторге Чехов самостоятельно проводит полную перепись населения, скрупулезно изучает все стороны жизни заключённых и администрации. И несколько лет после путешествия пишет обширное исследование «Остров Сахалин», в котором ставит неутешительный диагноз бездушной и неэффективной исправительной системе. Во многом благодаря этому труду и широкому общественному резонансу каторгу на Сахалине решили закрыть (символично, что это произошло в 1904-м, в год смерти Чехова).

«Остров Сахалин» Чехов преднамеренно писал скупым научным языком, практически исключив из него эмоциональную оценку происходящего на каторге. Но есть один эпизод, выбивающийся из общей канвы: «Чаще всего мы ходили к маяку, который стоит высоко над долиной, на мысе Жонкиер. Днем маяк, если посмотреть на него снизу, — скромный белый домик с мачтой и с фонарем, ночью же он ярко светит в потемках, и кажется тогда, что каторга глядит на мир своим красным глазом. Дорога к домику поднимается круто, оборачиваясь спиралью вокруг горы, мимо старых лиственниц и елей. Чем выше поднимаешься, тем свободнее дышится; море раскидывается перед глазами, приходят мало-помалу мысли, ничего общего не имеющее ни с тюрьмой, ни с каторгой, ни со ссыльною колонией, и тут только сознаешь, как скучно и трудно живется внизу. Каторжные и поселенцы изо дня в день несут наказание, а свободные от утра до вечера говорят только о том, кого драли, кто бежал, кого поймали и будут драть; и странно, что к этим разговорам и интересам сам привыкаешь в одну неделю и, проснувшись утром, принимаешься прежде всего за печатные генеральские приказы — местную ежедневную газету, и потом целый день слушаешь и говоришь о том, кто бежал, кого подстрелили и т. п. На горе же, в виду моря и красивых оврагов, всё это становится донельзя пошло и грубо, как оно и есть на самом деле».

 

Образ маяка очень подходит самому Чехову. Может быть, это умение подняться над действительностью из самого глубокого мрака и делает его произведения такими уникальными. Повесть «В овраге» — одно из самых трагичных произведений Чехова. Город Уклеев — это еще один образ преисподней, которую человечество устроило для самого себя. Дымящий страшными трубами из глубины оврага, он засасывает героев, ломает их судьбы и души. Страшная история Липы ввергает читателя в отчаянье, и кажется, что никакой надежды на будущее у человеческого вида нет. Но описывая возвращение Липы в город из больницы с мертвым ребенком на руках, Чехов фоном выводит просыпающуюся весеннюю природу. Липа находит сочувствие своему горю и, вопреки всему, остается способной на сострадание. Природа для Антона Павловича всегда прекрасна и мудра. Она чувствует закон, по которому живет, знает свое предназначение. Человек же, оторванный от природы, и позабывший свой долг, погружается во тьму невежества и безумия. Как же вырваться из этой западни? Как перестать идти на поводу своих страстей и инстинктов?

«Нужно по капле выдавливать из себя раба». Эту цитату, вырванную из письма Чехова, настолько затаскали советские пропагандисты, что она превратилась в анекдот. В оригинале она звучит так: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и Богу, и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая». В этом отрывке очень кратко Чехов описывает невероятную трансформацию самого себя.

 

Антон Павлович родился в 1860 году в Таганроге. Сын лавочника, выкупленного из крепостных, вырос в большой мещанской семье, где у него было двое старших братьев, двое младших братьев и сестра. Отец держал сыновей в строгости и не гнушался рукоприкладства. Человек одаренный и религиозный, Павел Егорович отдавал предпочтение строгому соблюдению церковных обрядов и больше всего заботился о том, чтобы произвести нужное впечатление на окружающих. Дети вставали в пять утра, чтобы петь в церковном хоре, а после школы работали в лавке, обучаясь не самым честным методам торговли. Антон, с детства тонко чувствовавший фальшь, быстро охладел к любому церковному официозу, сохранив любовь только к колокольному звону. Когда будущему писателю было шестнадцать лет, лавка отца разорилась, и Павел Егорович был вынужден буквально бежать в Москву к двум старшим сыновьям (тогда уже студентам университета), спасаясь от долговой ямы. Вскоре за ним перебралась вся семья. В Таганроге оставили одного Антона, чтобы закончить гимназию. Три года помимо учебы он занимался продажей оставшегося имущества, давал платные уроки и регулярно отправлял деньги в Москву на содержание растерянного неудачей семейства. В письмах родителей того времени огромное количество настойчивых просьб скорее прислать средства и даже упреков, когда присылал мало. Вот характерный пример письма Павла Егоровича сыну в Таганрог: «Дай Бог, чтобы ты поскорее взял уроков побольше и мог бы получить денег для себя и для нас. Мы очень нуждаемся. <…> Серебро прожили, и теперь уже нечего залаживать. <…> Спасибо тебе, что ты нас утешаешь письмами, мы от твоих писем приходим в восторг. Утешение для нас необходимо, все нас забыли в настоящее время». Сколько воли, мудрости и сострадания должно быть у семнадцатилетнего юноши, написавшего в дневнике: «Отец и мать единственные для меня люди на всем земном шаре, для которых я ничего никогда не пожалею. Если я буду высоко стоять, то это дела их рук, славные они люди, и одно безграничное их детолюбие ставит их выше всяких похвал, закрывает собой все их недостатки, которые могут появиться от плохой жизни, готовит им мягкий и короткий путь, в который они веруют и надеются так, как немногие»? Что поддерживало его дух? Чувство юмора? Творчество? В эти же трудные таганрогские годы Антон начинает писать свои первые рассказы, пьесу, выпускает рукописную газету и увлекается театром.

 

Взвалив на себя ответственность за содержание семьи, Чехов будет безропотно нести ее до самой смерти. Закончив гимназию, Антон поступает на медицинский факультет Московского университета. Ему позарез нужны деньги. Способ заработка был найден быстро — первокурсник начинает публиковать рассказы в московских газетах и журналах. Первый же напечатанный рассказ «Письмо ученому соседу» пошел в народ. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» — афоризм, вылетевший оттуда. Несмотря на явный талант и благосклонность критиков, Чехов относится к литературе только как к средству заработка. Он строчит рассказы с невероятной легкостью и скоростью, но основной деятельностью остается медицина. Ее Антон Павлович еще долго будет называть законной женой, а литературу — любовницей. Только в двадцать шесть лет, получив знаменитое письмо Григоровича, упрекавшего молодого коллегу в растрате уникального дарования, Чехов начинает серьезно относиться к своему таланту. Но медицину не бросает, уделяет ей массу времени и при этом не берет с пациентов ни копейки. Почему не берет, он и сам толком не мог объяснить. Жалобы на вечные долги и безденежье в письмах Чехова соседствуют с нескончаемым потоком его средств на благотворительность, помощь друзьям, знакомым и совсем незнакомым людям. Вынужденный зарабатывать литературой, он постоянно испытывал из-за этого непонятное современному человеку чувство вины, денежных дел устраивать не умел и не любил.

Личная свобода — одна из главных ценностей для Чехова. Горький писал, что Чехов — единственный известный ему свободный человек в России. Такую оценку от Алексея Максимовича получить было очень не просто. Он видел в Чехове невероятно твёрдую волю при отстаивании внутренней правды и в творчестве, и в жизни. Каким образом сын лавочника выдавливал из себя раба? Его путь к свободе лежит через дисциплину, чувство долга и тяжелый труд. Много раз в письмах писателя повторяются фразы: «нужно себя дрессировать», «дрессирую себя потихоньку», «закатил я себе нарочно непосильную задачу», «работать нужно» и т.п. Помню, как меня поразила выставленная в Ялтинском музее Чехова страница из его дневника. Исписанная красивым мелким почерком без единой помарки, она фиксировала массу подробностей одного дня жизни писателя. Такой детальный отчёт перед собой выдаёт сильнейшую духовную концентрацию и стремление к максимальной осознанности.

Многие современники принимали чеховскую собранность за высокомерие или равнодушие к людям. В равнодушии и даже жестокости по отношению к собственным персонажам часто обвиняли его критики. Но разве не любит Чехов дядю Ваню или Раневскую? Разве не стремится найти причины пороков своих героев в повести «Мужики»? Любовь эта чувствуется, но она не понятна. За что любить этих несуразных, потерянных людей? Владимир Набоков в своих лекциях находит очень яркий образ, объясняющий это чувство: «Все чеховские рассказы — это непрерывное спотыкание, но спотыкается в них человек, заглядевшийся на звёзды».

 

Вернувшись с Сахалина, Антон Павлович покупает небольшое имение в подмосковном Мелихове, еще больше залезая в долги. Продолжать светскую городскую жизнь с ее постоянной суетой и праздностью «просахалиненный» (по его выражению) Чехов уже не мог. «Если я врач, то мне нужны больные и больница; если я литератор, то мне нужно жить среди народа, а не на Малой Дмитровке с мангустом. Нужен кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек» — пишет он Суворину. Кусочек общественной жизни в Мелихове очень быстро разросся. Помимо устройства медицинского пункта и регулярного приема больных, Чехов вступает в земство, строит три школы, большей частью на свои средства, сажает сад и лес. Участвуя в борьбе с эпидемией холеры 1892 года, он обслуживает в роли санитарного врача участок в 25 деревень, четыре фабрики и монастырь. При всем этом, мелиховский дом постоянно был полон гостей. Несмотря на побег из Москвы, Чехов никогда не был отшельником, умел дружить и любил шумные компании. Уставая от многолюдства, он шутил: «Надо жениться. Быть может, злая жена сократит число моих гостей хотя наполовину». И когда только он успевал писать? А ведь этот период, названный Чеховым «мелиховским сидением», пожалуй, самый плодотворный в его библиографии.

В 1898 году, уже на излете жизни в Мелихове, Чехов пишет рассказ «Крыжовник». Это история о том, как мелкая мечта о личном благополучии, осуществляясь, губит человека, замуровывая его в футляре личного счастья. Как же не поддаваться естественной тяге к обособлению? В этом рассказе ответ читается ясно: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других». Что это за молоточек? Погружаясь в биографию Чехова, у меня не остается сомнений, что писатель слышал его стук постоянно. И еще мне кажется, что каждый из нас тоже может услышать этот стук. Нужно только положить руку себе на грудь.

 

Перебравшись по состоянию здоровья в Ялту, тяжело больной Чехов до последнего дня не оставляет своей работы — помогать. Прибывающие на курорт больные знали, что Антон Павлович не откажет, и прямо с вокзала спешили к нему с прошениями. Но главный ялтинский подвиг Чехова — «Вишневый сад». Он писал пьесу уже при смерти невероятным усилием воли. Порой за несколько дней сил хватало на одну строчку. Это вершина драматургии Чехова и его пророческое завещание потомкам. Что происходит, когда мы перестаем прислушиваться к тихому стуку молоточка в нашей груди? Для меня в ответ на этот вопрос раздается грозный стук топора, вырубающего вишневый сад в финале пьесы.