nevelevИнтервью с Анатолием Борисовичем Невелевым.

Невелев Анатолий Борисович - доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Челябинского государственного университета.

Беседовал Леонид Мебель

Л.Г.М.: Зачем нам сейчас, в XXI веке, философия?

А.Б.Н.: Я убежден, что в XXI, XXII и остальных веках  философия будет становиться все более насущной и повседневной необходимостью. Ответ на вопрос «кто я в этом мире?» становится сейчас чрезвычайно важным. Похоже, человек, покинув укорененность в материальном мире, должен пристать к берегу предельно универсального языка, каким и является философия. Человек испытал все ценности – деньги, власть, нация, революция, вождь, партия и т.д., как бы прикипая к ним, беря в качестве «бога», – но эти «боги» каждый раз умирали.… Ни одна из подобных ценностей не справилась с ролью путеводной звезды.

А что такое ценность? Это любимый предмет. Философия позволяет человеку показать, что ценность – это то,  ЧТО ты любишь. И восходя по вертикали культуры, ты можешь это ЧТО свести на нет и обнаружить, что ты являешься любящим существом вообще. Философия – и в этом главная надежда на философию – позволяет сместить акценты с того, ЧТО мы любим, на то, что мы ЛЮБИМ.  И удержать это состояние! Неслучайно у Платона управлять идеальным государством мог только философ. Потому что ему доступен мир идеального бытия, который поднимает человека над «злобой дня» и укореняет его в Благе (идея блага у Платона центральная). Так вот философия с ее категориальностью  позволяет удержать в человеке это состояние во что бы то ни стало, независимо от того, ЧТО мы любим.

То есть, философия даёт нам идеальные критерии и меру по отношению к любой персональной идентичности, на которую может претендовать человек. Потому что каждая новая эпоха захватывает человека по-своему. Сейчас совершенно явно вырастают новые формы того, что можно сравнить с наркоманией: увлечение виртуальной реальностью, различные формы фанатизма, фетишизма и т.д. − все это крайности. А крайности почему?  Отчего крайности возникают? От того что мы не осознаем бытие любви, а это «свято место», которое пусто не бывает, и мы все время быстро-быстро его заполняем. А его бы надо с помощью философии удержать как таковое. И очень критично относиться к тому, что претендует на занятие этого места.

Идеалом философского становления является становление человека любящего. Вы знаете, об этом великолепно сказано у Сократа (Платон  «Диалог Феаг»).   Сократ говорит: «Я знаю, что ничего не знаю, но другие не знают и этого». И обычно цитирование на этом заканчивают. Но ведь Сократ продолжает и говорит самое главное: «Правда, я знаю совсем небольшую науку, но знаю ее лучше, чем кто-либо из живших до меня и живущих рядом со мной». Какую науку знает Сократ? Науку ЛЮБВИ. По существу, здесь уже заложена вся программа развития. Вот не случайно Маркс называл Сократа «олицетворенной философией». Но если Сократ − это «олицетворенная философия», значит задача, которую он ставит, – поднять человека с земли на небо. Высшая задача философии − как раз на пике тех проблем, которые сейчас существуют. Любовь как таковая, как идеализация частным образом не реализуема, но в то же время она является мерилом, она является вестью, благой вестью, Евангелием, платформой для того, чтобы мы иначе относились к своим поступкам и жили по совести.

Л.Г.М.: Есть ли лично у Вас своя философия на каждый день? Какие-то практические жизненные советы, которыми можно было бы поделиться.

А.Б.Н.: Понятно, что по жизни мы все время увлекаемся какими-то ценностными привязанностями. Начиная с утра, нас увлекает одно, другое, третье, и это естественно, потому что мы и материальные, и символические, и знаковые существа, которые живут в культуре, поэтому к предметам, которые нам нужны, мы относимся неравнодушно, и они могут нас захватить. В свое время Николай Гартман говорил: «Когда мы пытаемся захватить вещь, она захватывает нас». Вот такое взаимное движение.

Для меня философия на каждый день означает не дать предметным ценностям поглотить мое «я» безраздельно. Нас влекут вещи, мы страстные существа, нас захватывает мир и т.д., но философия позволяет все время удерживать дистанцию по отношению к тому, что пытается нас захватить.

Я бы даже рискнул сказать, что это состояние благодарности. Другим людям, ситуации, природе, культуре и т.д.

Так вот философия на каждый день – это попытка удержаться, устоять под влиянием предметных сил, которые ввергают нас во зло. Вот, кстати сказать, почему важно полностью не отдаться тому, что кажется ценным, не отдаться влекущему нас предмету. Потому что любой предмет ограничен, и если мы слишком идентифицировали себя с ним, а он постоянно испытывает давление и противодействие со стороны других предметов, то мы всегда рискуем, что наша любовь к чему-то превратится в ненависть к тому, что угрожает предмету нашей любви. В общем-то, это реальная жизнь, это совершенно нормально. Да, мы погружены в этот противоречивый гераклитовский мир, где все течет, все изменяется. Где существуют борьба, и зло, и т.д. Но философия на каждый день позволяет как раз не дойти до крайности.

Возьмем христианство. Что мы делаем, приходя в храм? Там на первое место выходит благостное состояние, состояние любви как таковой. И весь ритуал, который существует в храме, служит для поддержания особого состояния  человека – ЛЮБЯЩЕГО вообще.

Л.Г.М.: Что для Вас счастье? Что Вас делает счастливым?

А.Б.Н.: Опять же, как не вспомнить Сократа, который, проходя по рынку и глядя на золотые вещи в лавке, с удовлетворением констатировал, как много вещей, которых ему не надо. Философ в значительной степени все же является созерцателем. Мы активно действующие люди, но в каждый момент нашей деятельности, преобразовательной деятельности и т.д. есть некое чувство удовлетворения. По существу, мне кажется, философия стремится с помощью своего категориального аппарата, с помощью всех средств, которыми она располагает, удержать человека в том состоянии счастья, которое он когда-то переживал. Мы все время живем как бы по синусоиде: поднялись на пик счастья и рухнули в какой-то провал, в какую-то бездну неудач и т.д.  Так вот философия с ее способностью к абстрагированию позволяет объединить пиковые состояния счастья в синусоиде  в одну линию и удержать. БЫТЬ, ЖИТЬ, ЛЮБИТЬ во что бы то ни стало, не зависимо от того, что с тобой случается. И в этом смысле человек тогда напоминает канатоходца. Философия пытается удержать человека на канате, притом что та же жизнь с ее порой чудовищными ударами, горем и т.д. пытается с этого каната человека сбить. Но здесь в значительной степени работает память о пережитом благе, и все эти мгновения счастья концентрируются, фокусируются, собираются философией в единое состояние, и философия как бы стремится указать человеку на то, что у него есть возможность укоренить себя в этой памяти о благе, памяти о счастье, которое он пережил.

Такие натуры − по настоящему счастливые натуры ­− это люди, умеющие из мелочей, которые, может быть, другой и не заметил бы в силу их пустяковости, извлекать моменты блаженства бытия, и самое главное, это состояние они могут в себе культивировать. В этом культура, кстати сказать, и заключается. Культура – это же систематическое воспроизводство формы. Тот, кто умеет культивировать счастье, культивировать в себе благо, культивировать в себе любовь, − действительно счастливый человек.

Л.Г.М.: Может быть, такой простой вопрос в продолжение этого разговора: есть ли  какие-то мысли  философов, фразы, которые лично для Вас в жизни являются путеводной звездой. Может быть, одна, две, три самых любимых, дающих силы, вдохновение, которыми Вы бы хотели поделиться с другими людьми.

А.Б.Н.: Мне бы тут сразу хотелось вспомнить элейскую школу Парменида, которую я упоминал. Фраза Парменида: «Мыслить бытие и быть – это одно и то же». Если вдуматься, это величайшая мысль, величайшая идея. То есть наше бытие, когда мы не мыслим, когда мы погружены в мир противоречивых вещей, когда оно для нас растворено в этих вещах, − мы фактически очень сильно от них зависим, мы от них не дистанцированы. И поэтому в тот момент, когда мы мыслим бытие, мы и существуем. И с этой идеей перекликается другая великолепная фраза Декарта: «Мыслю, следовательно, существую». Тут можно соединить Декарта и Парменида. Декарт, несомненно, с этой идеей Парменида перекликается. Я бы сказал так: «Мыслю бытие, следовательно, существую как «я»». Таким образом мы получаем абсолютную меру отношения к этому противоречивому миру и к нам самим в этом противоречивом мире. Мы как бы смотрим на мир не от подножия горы, а с её вершины. А большинство людей нефилософствующих смотрят на жизнь только от подножия.

Эти два изречения, которые между собой взаимосвязаны, пожалуй, для меня имеют весьма существенное значение. Но тогда понятно, что в материальном бытии наш дух в значительной степени угашен. Как апостола Павла не вспомнить, который говорит: «Не угашайте духа!» Как не угашать духа, если мы погрязли в материальном бытии? Мы попали в сильнейшую зависимость от предметов, от зла мира и т.д. − ничего тут не поделаешь. Так вот, обратная зависимость внушает надежду на что? Да, мы никуда от материального мира не уйдем, мы материальные существа и в нем живем, то есть, захвачены материальным миром и т.д. Но с другой стороны, поскольку мы живем не только горизонтально, но и вертикально − то есть в мире образов, символов, в мире знаков,  − на уровне универсальных значений материальная, предметная сторона сходит на нет, но зато энергийная сторона, сила духа, мощь энергии нашего бытия выходит на первый план. Это человек как бы накануне первого шага в мир.

Л.Г.М.: Последний вопрос, немного с юмором. Давайте представим себе, что День философии наше государство объявило выходным днем. А кто знает, может быть, когда-нибудь это будет действительно праздником для людей. Чем бы Вы тогда в этот день стали заниматься?

А.Б.Н.: Я думаю, что наподобие Сократа (Сократ здесь образец) я бы просто беседовал с друзьями, наслаждался общением, наслаждался маевтикой. Маевтика сократовская – это искусство  «родовспоможения» для души. Сократ же неслучайно говорил, что он унаследовал профессию своего отца, каменотеса и скульптора, и своей мамы Фенареты, которая была повивальной бабкой. Но он, конечно, понимал маевтику в переносном смысле: он считал, что каждый человек беременен собой, в духовном смысле. Он говорил: «Я ничему не учу - я помогаю человеку духовно родиться». И конечно, в день философии можно было бы в честь праздника заниматься только одним - это искусством «родовспоможения». То есть, хотя бы в это время помогать человеку, хотя бы чуть-чуть подняться над теми «захваченностями», к которыми он прикипел душой. Я бы тогда считал, что моя задача как философа решена полностью, поскольку это же бесконечный процесс, потому что всегда будут рождаться люди, всегда будут рождаться поколения, − и они естественным образом будут захвачены материальным бытием. Но задача философии − это фактически сверхкультурная задача, то есть философия − это квинтэссенция культуры. Потому что философия стремится поднять человека над его непосредственной жизненной ситуацией, с тем чтобы он на эту ситуацию взглянул со стороны. Но не для того чтобы застрять в этом абстрагировании от жизни, а чтобы снова вернуться к этой полноте жизни. Вернуться в эту жизнь, полную противоречий и, может быть, даже обостренного зла и пр.  Но если человек несет в себе философскую идею, которая рождена при помощи маевтики (а маевтика – это рождение универсального любящего человека), тогда хотя бы чуть-чуть, но это проявление идеальной любви, а она хотя бы немножко смягчает нравы. А хотя бы чуть-чуть смягчить нравы – это уже колоссально, это уже значит, что человек не решится на те крайности, на которые он решается, когда он не философствует.

You have no rights to post comments