Грядут новые времена. На пороге третьего тысячелетия и новой, рождающейся Эры Водолея иногда создается такое впечатление, что зло, выпущенное из ящика Пандоры, обрело уже такую силу и плоть, что сражаться с ним становится невозможно. В душе многих возникает тревожный вопрос: “Возможно ли вообще когда-нибудь освободить из ящика Пандоры надежду, или она так и останется вечным пленником, радость встречи с которым не дана ни нам, ни будущим поколениям?” Современный мир переживает ныне тяжелую пору. Мы становимся свидетелями глубокого социального и духовного кризиса, политического и человеческого лицемерия, невежества и безвыходности, царящих в душах людей, которые утратили самих себя, собственные жизненные критерии и смысл существования. Серьезной почвой для размышления являются наставления древнеегипетского мудреца, произнесенные уже две тысячи лет назад, но не потерявшие актуальности и для нас сегодня:
“Поймите смысл слов того, кто находится на пороге смерти. Пусть каждый человек сделает все, что в его силах, чтобы его любили. Да будут справедливы и истинны все ваши слова.
Обращаюсь к вам от всего сердца, о грядущие поколения, и надеюсь, что вы откликнетесь. Знайте, что одинокое сердце не должно молчать, ибо оно понимает, что груз, создавшийся впоследствии, нужно будет унести с собою в мир иной, выложить на весы Судьбы и ответить за него” (Речение Ипусера. Египет, около 2000 г. до н. э.).
“Знайте, что одинокое сердце не должно молчать”. В эпоху, когда многие по невежеству, бездарности ил и трусости дрожали за собственную жизнь сердце гения Возрождения, великого ученого, философа, мистика и поэта Джордано Бруно заговорило в его книге “О героическом энтузиазме”. Прошли века с того момента, когда на восходе солнца 17 февраля 1600 года на Кампо ди Фьори в Риме, “проявляя милосердие и избегая пролития крови”, инквизиция совершила еще одно преступление. Джордано Бруно был живым сожжен на костре... Убили его, перед смертью еще и язык вырвали, на всякий случай, но душу Титана не могли заставить замолчать. “Я же не считаю, что меня что-либо может связать, так как убежден, что не хватило бы никаких веревок и сетей, которые смогли бы меня опутать какими бы то ни было узами, даже если бы с ними, так сказать, пришла сама смерть. Равно не считаю я себя и холодным, так для охлаждения моего жара, думается, не хватило бы снегов Кавказских или Рифейских гор», — так начинается рукопись «О героическом энтузиазме» Джордано Бруно.
Эта книга не является сборником теоретических рецептов о том, как сидя в кресле и сложа руки, мы могли бы помечтать о появлении высших качеств человеческого духа, сердца и ума. За нею стоит пережитое, за нею стоят величайшие страдания, стоят смелые и для людей своей эпохи почти сумасшедшие полеты ума гения к бесконечным горизонтам познания, непреодолимая тяга к Божественному, которое Джордано Бруно узнавал везде: в бесконечных мирах Вселенной, в Природе, в человеческой душе. И, наконец, за эту книгу (и не только за нее) ее творец заплатил ценой собственной жизни, угасшей на костре инквизиции. Что еще нужно, чтобы доказать, что в море лицемерия, злобы, эгоизма, глупостей и бездарности, в котором тонут многие, все еще возможно не продаваться и поддаваться течению, не утратить совесть, познавать, любить и жить иными реальностями.
В смутные периоды истории, когда одна эпоха сменяется другой, застывшие, устаревшие идеи и структуры старого времени, умирая, уподобляются раненому зверю, который, чувствуя близость смерти, становится опаснее и разрушительнее, чем прежде. Новые неординарные идеи и мечты, рождающиеся среди общего хаоса и разложения старого, — именно потому, что принадлежит другой, новой и еще не наступившей эпохе, — осуждены на трудную, длительную борьбу за собственное существование. Их злейший враг — огромная коллективная сила догматизма, непонимания и жестокости старой эпохи, которую носители новых идей вызывают на себя. В этой борьбе старого и нового повторяется вечная борьба демонов и титанов, испокон веков описывавшаяся в мифологии.
В подобной ситуации для Джордано Бруно страшнее всего было убеждаться, как сильна власть фальши, лицемерия и демагогии во всех сферах жизни: в искусстве, в философии и морали, в религии, политике и в самом человеке. Против этого он восстает — смело, с юмором, со всей силой своей дерзкой, мужественной природы, наживая себе множество врагов. В «Героическом энтузиазме» он разоблачает, как сам говорит, «этих мясников любой божественной и благородной идеи», создавая таким образом острую и справедливую картину окружающего мира, в отношении которого не питал никаких иллюзий. Прошли века, но картина осталась со всеми узнаваемыми для нас элементами, как будто Джордано Бруно писал ее с нас и с нашей эпохи:
«Ведь мир нынче полон отступниками, которые, будучи обычно недостойными, сами всегда являются для прославления недостойных — откуда и получается, что «ослы поглаживают ослов»». Строгие и надменные фарисеи, «эти сверхзлодеи и служители всякого мошенничества присваивают себе более высокие, чем допустимо, титулы священных, святых, божественных посланников, сынов Божьих, жрецов, королей».
«Пусть позволят мне считать самому и убеждать других в том, что означенный поэт, не имея дарования, способного на нечто лучшее, стал трудолюбиво питать свою меланхолию… изъясняя страсти упрямой, вульгарной, животной, грубой любви не хуже, чем это удалось сделать другим поэтам, сочинявшим похвальные слова мухе, жуку, ослу, Силену, Приапу, обезьянкам; таковы же и те, кто в наши времена слагали стихи в похвалу ночному горшку, волынке, бобу, постели, лжи, бесчестью, печке, молотку, голоду, чуме».
«Третий чирикает о том, что было раньше: имя существительное или глагол; четвертый — море или источники; пятый хочет восстановить устаревшие слова… шестой уперся в неправильную и правильную орфографию… другие тратят жизнь на соображения об улучшении козьей шерсти и ослиной тени… иные прочие стоят за какой-нибудь еще подобный вздор и их более заслуженно презирают, чем понимают… и они делают это большей частью для себя и для других».
«Здесь соблюдают посты, там изнуряют себя, тут заболевают чахоткой, там покрывают ржавчиной шкуру; здесь отращивают бороду, там гниют; здесь ставят на якорь высшее благо; при помощи того презирают богатство, при помощи другого создают убежище и поднимают щит против ударов судьбы. С такими-то и подобными им низменными мыслями они думают подняться до звезд, стать равными богам и понять прекрасное и благое, обещаемое философией».
Большая часть времени «затрачивается на вещи поверхностные, то есть низкие и постыдные… Поэтому в наше время благородные умы, вооруженные истиной и освещенные божественной мыслью, должны быть в высокой мере бдительны, чтобы взяться за оружие против темного невежества, поднимаясь на высокую скалу и возвышенную башню сознания. Нужно принимать и всякие другие меры против узкого и пустого».
Джордано Бруно. Из книги «О героическом энтузиазме»
Энтузиазм (…) который мы видим в действии, — это не забвение, но припоминание; не невнимание к самим себе, но любовь и мечты о прекрасном и хорошем, при помощи которых мы преобразуем себя и получаем возможность стать совершеннее и уподобиться им. Это — не воспарение под властью законов недостойного рока в тенетах звериных страстей, но разумный порыв (…); таким образом, от этого благородства и света вспыхивает он сам и облекается в то высокое качество и свойство, благодаря которым представляется знаменитым и достойным. Он становится богом от умственного прикосновения к этому божественному объекту, и, во-вторых, его мысль занята только божественными вещами, и он выказывает нечувствительность и бесстрастие в делах, (…) потому-то он ничего не боится и из любви к божественному презирает все удовольствия и совсем не думает о жизни. Это не ярость темной желчи. (…) Напротив, это огонь, зажженный в душе солнцем ума, и божественный порыв, расправляющий его крылья. Поэтому, все более и бол6е приближаясь к солнцу ума, отбрасывая ржавчину человеческих забот, он становится чистопробным золотом, обретает чувство божественной и внутренней гармонии, согласовывает свои мысли и деяния с симметрией закона, заложенного во всех вещах.
Тансилло.
Призыв трубы под знамя капитана
Порой тревожно воинов зовет,
Но кое-кто спешит не слишком рьяно
Занять места, кто вовсе слух запрет;
Кого убьют; кого не пустит рана, —
Так многих в строй отряд не соберет.
Так и душа свести в ряды не может
Стремления — их смерть и время гложет.
И все ж, влеком одной мечтой,
Я лишь одной пленяюсь красотой,
Лишь пред одним челом я голову склоняю.
Одна стрела пронзает сердце мне,
В одном пылаю я огне.
И лишь в одном раю я быть желаю.
Капитан этот есть человеческая воля, которая находится в недрах души, управляя при помощи маленького руля разума страстями некоторых внутренних сил, против волн природных порывов буйства.
Звуком трубы, то есть по определенному выбору, он созывает всех воинов, вызывает все силы или проявления этих сил, противоположные мысли, из коих одни склоняются в ту, другие в иную сторону; а он старается организовать их под одним единым знаменем определенной цели. Между тем бывает, что к некоторым из них тщетно обращен призыв показать послушание ему, — или, по крайней мере, удержать свои действия и хотя бы осудить те из них, которые нельзя устранить; он показывает, как умертвил бы одних и изгнал бы других, действуя против этих шпагою гнева, а против тех бичом презрения.
Он влеком объектом, к которому обратился намеренно, — единственным лицом, которое его удовлетворяет и заполняет его мысль; лишь единственной красотой любуется он, наслаждается и обещает остаться привязанным к ней, ибо дело ума есть не дело движения, но покоя. И лишь в этом усматривает луч солнца, который его убивает, то есть составляет последнюю цель его совершенствования, он пылает единым огнем, то есть сладостно тает в единой любви.
Чикада. Почему любовь названа огнем?
Тансилло. Оставляя в стороне прочие соображения, пока ограничусь следующим: любимое превращается любовью в любящего так же, как огонь, наиболее действенный из всех элементов, способен превратить все остальные элементы в себя самого.
Чикада. Продолжай.
Тансилло. Он знает лишь дин рай, то есть главную цель, потому что рай обычно означает цель, в которой то, что абсолютно в истине и существе различается от того, что есть подобие, тень и соучастие.