Из книги "Я вспоминаю".

Двадцатый век подводит свои итоги*. Близится к концу второе ты­сячелетие. И вдруг ока­зы­вает­ся, что сегодня необходимо говорить о понятиях, па первый взгляд очевидных, что уже однажды высказан­ное требует уточнения и более глубокого разговора.

Меня все больше тревожит безоглядность и расточительность ны­нешнего чело­ве­чест­ва. Похоже, оно без сожаления готово отказаться от всего, что накопило веками. И первое, с чем расстается человек, это культура. Духовность уходит, а возможности человека прогрес­сируют c такой силой, что техника обгоняет культуру и сама диктует свои за­коны. Человек, не обладающий культурой, обладает такой техникой, которая способна все на свете унич­тожить.

Цивилизация развивается так стремительно, что духовность не ус­певает за ней. Впро­чем, это пробле­ма не только нашего времени. В конце века минувшего Антон Пав­лович Чехов на­пи­сал в память о M. Н. Пржевальском, что он отно­сился к тем подвижникам, которые Фана­ти­чески верили в «христиан­скую цивилизацию» и посвятили этой вере свою жизнь.

Возможна ли эта «христиан­ская цивилизация», возможно ли единение духовности и прог­ресса? Наверное, это зависит от способности человека задать себе вопрос: «зачем я ро­дился?»

Я много лет занимаюсь фолькло­ром, конечно, не только потому, что многообразие его проявлений дает воз­можность постановки различных танце­вальных спектаклей.

Многие оценивают фольклор как пройденный этап человечества, забывая или не замечая, что фольклор — это первоисточник творчест­ва, создавший фундамент человеческой культуры, ее основы, вытека­ющие из грандиозного опыта человечества. Мудрость народа, извле­ченная из опыта, дала ответ даже на главный вопрос бытия, над ко­торым и по сей день мучаются люди. «Человек не для себя родится», — так отвечают на него наши предки. И в этих простых словах для меня скрыт огромный смысл. Надо лишь захотеть его по­нять, и поняв, наполнить им свою жизнь. Надо преодолеть в себе слабость, которая мешает нам проявлять в жизни то, чему мы долж­ны следовать. Лишь сочетание разума, добра и воли может удержать человека на верном пути.

Каждый сам себе глухие двери,

 Сам себе преступник и судья,

 Сам себе и Моцарт и Сальери,

 Сам себе и желудь, и свинья.

У каждого человека есть бог-судья, который называется совестью. Свобода воли — великая вещь, а карма — это следствие наших по­ступков. И если живешь только для себя, то сам и расплачиваешься за это. Вспомним чудищ из дантова «Ада» и рассказ о них Вергилия: «Здесь души тех, кто никогда не знал ни славы подвига, ни срама пре­ступленья, кто для себя лишь жил».

Если бы я был кинорежиссером, я бы сделал пятисотсерийный фильм на тему: история человечества, начиная с палеолита и до на­ших дней. Человек, брошенный в этот мир, без­за­щит­ный и дикий, живущий в постоян­ной борьбе с природой, вырастает постепен­но в явление интел­лектуальное, воздейству­ющее на прогресс мира. Но этот же чело­век и разрушает мир, разрушает природу, его создавшую, как только нарушается гармония между культурой и ци­ви­ли­­зацией, и сила одерживает верх над разумом и совестью.

Что будет, если роботу дать за­ряженный пулемет? Последствия этого, кажется, мало заботят сегодня людей. А ведь для того, чтобы до­стигнуть высочайшего уровня раз­вития, человечество проделало ги­гантский, трагический, жертвенный путь, полный ошибок и в то же вре­мя героической самоотверженности. Мы можем проследить по разви­тию фольклора, какими торными пу­тями человечество поднималось на вершины культуры. Фольклор как бездонный и бесценный кладезь на­родного опыта и таланта собрал и сохранил все, что было открыто и изобретено бесчисленными и безымянными талантами, передавшими будущему человечеству первое бо­гатство культуры, которое стало фундаментом для безудержного рос­та мировой культуры. Фольклор помогает нам заглянуть в детство на­рода. Ведь он начинается с того мо­мен­та, когда первый человек, дер­жа в руке палку, понял, что предмет, взятый из окружающей при­роды, может умножить его силу. Фольклор рождается из фольклорного бы­та, прежде всего, из создания предметов, помогающих человеку вы­жить в конкретных условиях. Но, создавая горшок, чтобы пригото­вить пищу, человек наносит на него некий узор, орнамент. К чему? В этом выражается его потребность в красоте и эстетическом познании мира. Уже первый художник вносит в свое произведение личностное начало. Ибо не просто отображает в рисунке внешний облик зверя, но, прежде всего, свое понимание его сути.

Фольклор так настойчив в своем проявлении, потому что чело­век без творчества не может. Не случайно так рано проявляется стремление к самовыражению у первобытных народов. Еще до зна­комства с огнем. Пещерный человек фиксирует свои впечатления от внеш­него мира, и у него рождается и стремление разгадать загадку природы, выразить свое эсте­тическое впечатление, творческий порыв. Человек проявляет свою самобытность в фольк­лоре. А определяется эта самобытность местными условиями жизни того или иного народа. Поэ­тому, скажем, в соседних деревнях можно было наблюдать разли­чие в одежде, языке, узо­рах, орнаментах, архитектуре.

Я стал задумываться об этом во время подготовки декады бу­рятского искусства в Москве в 1940-м году. В семидесяти километ­рах от Улан-Удэ существовал район семейских староверов, загнан­ных туда еще во времена Екатерины. Жили староверы обособленно, отгороженные от остального мира собственными правилами. Они сохранили крой платья, расцветки, песни и говор своих предков в абсолютно первозданном виде. Таким же было и отно­шение к обы­чаям. Так, если, войдя в избу, вы не перекрестились, нечего было и думать разговорить хозяев, сразу же возникал внутренний занавес. Но если перекрестились, то их радушие не знало границ. Тут же де­вушка выносила полотенце и чашу с водой, чтобы обмыть руки, по­сле чего девушку разрешалось поцеловать. Затем начиналось угощение: мороженые ягоды, соленья. Ощущение, что вы попали в старую Русь. После были песни, поразительные, и тан­цы, весьма примитивные, — девушки, притопывая на месте, поводили плечиками. Там я впервые по­нял, что такое локальность, свое, суженое, мировоззрение. При такой обо­соб­ленности, особенно если она подкреп­лена внешними условия­ми, скажем, в горной ме­стности, мы имеем дело со стопроцентной само­бытностью. Когда на­род уже точно по по­словице — и швец, и жнец, и в дуду игрец. Рождаясь из бы­та, фольклор посте­пенно переходит в искусство. Случает­ся это тогда, когда произведение фоль­клора становится ярким выражением опре­де­лен­ного эта­па народного развития, при этом являясь совокупным созданием мастеров, достигших высокого уровня, выражающего национальную культуру, эстетику.

Конечно, в народной культуре есть различные уровни, на которых существуют и высокая духовность лирической литературы, и мат, поэтому фольклор — это не стопро­центное благо. Еще Горький различал фольклор «чер­ный» и фольклор «светлый». Если «черный» начинает вытеснять духовность, мы говорим о снижении нравствен­ного уровня. Другого критерия духовности и нравственнос­ти общества быть не может. Благодаря тому, что в свое время «светлый» фольклор достиг высокого уровня раз­вития, мы можем сегодня гордиться тем, что в русской культуре есть и Чехов, и Толстой, и Достоевский, и Чай­ковский, и Мусоргский... Когда мы говорим о русской культуре, и даже о народной культуре, речь не идет, ко­нечно, только о русской деревенской культуре.

Чехов говорил: «Все мы народ, и лучшее, что мы дела­ем, есть дело народное». Ведь кто такие профессионалы? Это люди, которые поднимают на самый высокий, профессиональ­ный уровень свою национальную культуру. О том же говорил и Глин­ка: «Все мы учимся у народа, и та музыка, которую мы пишем, есть музыка народная». Подлинный творец, как правило, пересоздает в своем творении коллективный опыт. И если творческое развитие это­го опыта идет по пути обогащения, обновления на том же, понятном языке, верно выбранными средствами, творец добивается подлинного признания. Вспомним, когда Микельанджело сделал своего Давида, весь народ Флоренции праздновал это как эстетическую победу сво­его времени.

Фольклор утратил свое созидательное влияние на культуру, ког­да народ перестал сам создавать свое искусство. Народная культура растворяется в последующих влияниях. Этот процесс происходит не­зримо, но абсолютно неуклонно. Меняется музыка, костюм, меняют­ся, конечно, и движения. Причем зачастую эти влияния изменяют первозданный вид произведения до неузнаваемости, не создав при этом нового качества.

Сегодня в нашей стране, к сожа­лению, современного народного танца не существует, потому мы сейчас заня­ты только заимствованиями и подра­жанием. А подражание всегда иска­жа­ет то, что подлинно. Все можно про­стить, когда элемент вливается в произведение искусства органично, помогая этому искусству больше рас­крыться. Но при чисто механическом внед­ре­нии, представленном невырази­тельным набором разнообразных эле­ментов, это  произве­де­ние перестает быть искусством.

Почему классическое искусство живет веками? Потому что это то эс­тетически устойчивое явление, кото­рое с особой яркостью и выразитель­ностью характеризует культуру наро­да, его вкус, его уровень, создает его портрет, оно своими корнями связано с фундаментом культуры, который был создан фольклором. А то, что по­рождается неким временным влияни­ем, скорее мода, которая очень быстро вспыхивает и с такой же быстротой угасает, поскольку одно воздействие выталкивает предыдущее и само вытал­кивается последующим.

Искусство очень часто позволяет нам осязать мечту. Мечта позволяет нам осязать реальность. Но начинается все с мечты, с мысли. Будь то искусство, нау­ка — не имеет значения. Например, стрем­ление проникнуть в космос сначала возни­кает как желанная идея при полном отсут­ствии средств ее реализовать. Но, в конце концов, средства находятся именно благода­ря господству идеи. Сам творческий про­цесс — процесс потусторонний и протекает в мире идей. Мышление же на материальном уровне закрывает дверь в более высокие сфе­ры. Куцые мысли рождают куцые результаты. Творческая мысль лишена меркантильности, потому что творец полностью погружен в глубины творческого процесса. Мог ли Ньютон думать о выгоде, ища ответа на вопрос: почему яблоко упало на землю? Открытие закона тяготения — гениальный ответ на гени­ально поставленный вопрос. И первобытный человек, впервые сделав­ший роспись па глиняном горшке, и Ньютон, открывший всемирный закон тяготения, и Менделеев, и многие другие мыслители-творцы, воплощая свою потребность в творчестве, не задумывались о том, ка­кую материальную выгоду принесет им их труд.

Но более всего меня потрясает, когда я углубляюсь в историю че­ловечества, подвижническое самопожертвование величайших людей, мыслителей и философов, готовых порой даже идти на смерть ради своей идеи. Что руководило ими? Высочайшие представления о смы­сле жизни и о нравственности. Думаю, что ко всем им можно по спра­ведливости отнести слова Чехова, восхищенного подвигом Пржеваль­ского, завещавшего похоронить себя в пустыне, чтобы, и после смер­ти продолжая свое дело, оживлять се теперь уже своею могилой: «Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? но всякий скажет: он прав».

Я же вспоминаю в этой связи биогра­фию Сократа. Как известно, великий философ, приговоренный согражданами к смерти за свое учение, не захотел восполь­зоваться возмож­ностью побега, подготов­ленного его друзьями. Героизм духа про­явился в нем благодаря пол­но­му по­ниманию им своего места па земле. Воображение часто рисует мне картину его смерти. В при­сутствии учеников вы­пив чашу с ядом цикуты, он нашел в себе силы хладнокровно и прос­то объяснить своим ученикам свои ощущения: «Ноги мои холодеют, я перестаю их чувст­во­вать, холод поднимается все выше...» — голос его слабел, ученики склонялись к нему все ниже и ниже, и, когда холод подошел к са­мому сердцу, они услышали последние слова Сократа: «Жить — значить дать свет. Потом — плод. Что же еще?»

Перепечатано из издания: Моисеев И. А.
Я вспоминаю... гастроль длиною в жизнь. — М.: Согласие, 1996.

____________________________

* Материал 1998 г.

You have no rights to post comments