— Давайте поиграем. Я называю слово, а вы пишите в течение минуты все, что происходит в голову. Приготовились? Итак, слово “литература”.
Минута напряженной тишины. По партам бегают солнечные зайчики. Кто-то пишет. Кто-то смотрит в окно, держа в зубах карандаш. Кто-то хихикает. Время подходит к концу. Зачитываем ряд ассоциаций:
Учитель, Пушкин, библиотека, поэма, рассказ, перо, чернильница, Лермонтов, тетрадь, урок, учебник, сочинение, занудство…
Смотрю в глаза ребят, удивленных столь странной игрой, и не нахожу вдохновения…
“Современные дети не читают книг, — обреченно констатируют и учителя, и родители. — Пушкин им неинтересен, Достоевский непонятен, Лермонтов далек, Грибоедов туманен…”
Помню свою первую четверть работы в школе. Конец предпоследнего рабочего дня. Учительский стол буквально завален стопками тетрадей с непроверенными диктантами, изложениями, проверочными работами и сочинениями. Сочинения читать интереснее, чем диктанты. В каждой тетрадке — свой мир, свое ви/дение образа. Так должно быть. Но ручка с красными чернилами зависает над серыми, похожими друг на друга работами, состоящими из не всегда уместных цитат критических статей учебника…
Тетрадь в серой обложке — Захарова Сергея. Ну как же, помню. Такой невысокий, светленький, с большими серыми глазами. Прогулял несколько уроков, не выучил отрывок из “Евгения Онегина”, хуже всех написал проверочную работу, не принес ни одного домашнего сочинения... “В четверти будет “двойка”, если не сдашь”, — единственное, что смогла сказать ему я. Все-таки написал! Открываю тетрадь. В каждой букве — мука усилия, лишенного жизни, за каждой страницей — еще одна, невидимая, на которой огромными буквами старательно выведено мыслями подростка: “Литература —это занудство!” Читаю: “Образ Татьяны Лариной. Пушкин в Своем гениальном произведении “Горе о туман”…” — и заливаюсь хохотом. Но при чем здесь Пушкин? При чем здесь туман?! Мне становится обидно и больно. За Пушкина и Грибоедова, за Онегина и Чацкого, а главное — за ребенка, не открывшего для себя целый мир, и за себя — горе-учителя, не сумевшего рассеять антилитературный туман, уже получивший постоянную прописку в головах моих учеников. Слово “литература” приводит их в уныние, слово “поэзия” не отзывается в душе чередой образов... Мне вспоминаются строки из Гете:
Стихи подобны разноцветным стеклам
Церковных окон. Заглянув снаружи,
Мы ничего там не увидим толком.
“Сплошная муть, а может быть — и хуже!” —
Так скажет обыватель…
Как же сделать так, чтобы мои ученики не были такими вот обывателями, отстраненно слушающими строки, в которые душа писателя или поэта вложила столько боли и света, столько чувства, которое, прежде чем вылиться в слова, было прожито сердцем? Как сделать так, чтобы они “вступали смело в священные поэзии пределы”?
Ребят не вдохновляют “обзор тематики”, “анализ образов”, характеристика “идейной стороны”, размышления о “глубине характеров”, о “ясности” или “выразительности” языка и прочее, прочее, прочее. Штампы утомительны: сочность, музыкальность, красочность, колоритность… Они кочуют от автора к автору, от произведения к произведению.
Как примитивны вопросы, которые так часто задаются старшеклассникам: “Что хотел сказать поэт читателям своим стихотворением?” А потом — непременное педагогически-назидательное: “А почему?” Откуда же знать ученику, что “хотел” сказать поэт, если и сам поэт зачастую не может на это ответить?
Нужны другие вопросы, другие подходы. Нужно как-то иначе. Как? Вряд ли уже существует готовый ответ на этот вопрос. Но это вовсе не повод опустить руки, поддаться своей взрослой обреченности и смириться с уже укоренившимся положением вещей. Ведь в ком-то обязательно должна гореть искра Любви к Литературе и — ведь это так естественно для искры — воспламенять людские души. Попробуем?
— В каждом из вас живет поэт, писатель, сказочник. Представьте себе, что это вы, а не кто-то другой, сидите, склонившись над листком бумаги, и пытаетесь поймать ускользающий образ, мучительно подыскивая рифму…
Читаю стихи. Пастернак, Блок, Северянин, Ахматова… Останавливаюсь посередине строки. В воздухе кабинета литературы зависает немой вопрос — а дальше?
— А дальше творите сами.
Робкое предположение, еще одно… Кто-то то ли “ловит”, то ли вспоминает авторский вариант, но это неважно. Всматриваюсь в лица своих учеников и с удовольствием подмечаю в их глазах искорки творчества.
Современный русский свободный стих. Читаю несколько примеров из книги с ярким названием “Белый Квадрат”. Потом только начало. Молчание. И множество вариантов: что же там дальше, за магической паузой, которая оформляется на письме многозначительным многоточием?
В эту ночь
Когда белы все цветы
Когда открыты все окна…
… на небе сияют звезды и происходят чудеса,
которых люди порой не замечают.
…я потерял целую жизнь — я уснул.
…я дышу свежестью аромата ночи.
…я поверил в свою мечту.
…так и хочется полететь и увидеть всю вселенную.
…в мое окно влетела фея.
…моя душа летит к тебе на крыльях альбатроса.
…все прекрасно, только нет тебя.
…я вспоминаю о тебе и становлюсь счастливее.
…я иду к твоему окну
по земле
тихо
со скоростью лунного света (Вячеслав Куприянов)
— Видите, все эти образы уже живут в вас. В каждом вашем завершении строки — своя красота, свой полет. “Не умею, не получится, не знаю, не люблю” — я не поверю этим отговоркам. Все написанное вами красиво, потому что в этом есть душа, жизнь... Самые потрясающие открытия — те, которые мы делаем в самих себе: «Умею читать. Писать. Слушать. Слышать. Смотреть. Видеть. Умею слагать стихи, вкладывая в них свое понимание мира...» Ваш мир не должен быть за семью закрытыми дверьми. Даже за одной не должен. Знаете, что меня всегда поражало в настоящей поэзии? Ее открытость миру, обнаженность сердца, умеющего плакать и смеяться, любить и ненавидеть. Распахните все двери, не бойтесь выразить себя словами. Ведь слова — это настоящее волшебство. Не верите? А хотите, я вам прочту...
На внеклассных занятиях мы читаем рассказы, самостоятельно придумывая их продолжение, пытаемся предугадать, как будут разворачиваться события, дописываем стихи, отталкиваясь от первой строки четверостишия. Зачитываем друг другу собственные произведения, сравниваем с оригиналом, не задаваясь вопросом: лучше или хуже? Мы — соавторы, мы — творцы, мы — сказочники. Рифмовать достаточно сложно, получается не у всех. Зато практически всегда получается заглянуть в себя самого и увидеть там Поэзию.
Не ищи меня, пожалуйста, я ушел гулять по городу.
По большому, большому городу.
И надолго, надолго, надолго —
Чтобы купить свечку.
Я ушел гулять по городу, слушать ветер и безветрие.
Ветер — чтобы она погасла,
Ну а безветрие — чтобы не погасала
В большом, большом городе…
(Это написал Мишка, рыжий как солнышко, в январе ему исполнилось тринадцать).
Приношу с собой на занятие и ставлю на стол старую чернильницу, перо, книгу с пожелтевшими от времени страницами, зажигаю свечи, включаю музыку.
— А теперь я хочу пригласить вас в путешествие. Закройте глаза и представьте, что мы с вами оказались в незнакомом месте. Это маленькая городская улочка...
Удивительно послушные, ребята сидят с закрытыми глазами и слушают мою воображаемую экскурсию по незнакомому городу.
— А вот и лестница на чердак. Мы поднимаемся по ней. Скрипят старые ступеньки... Посмотрите! Чердак полон разных интереснейших вещей. Вот сундук, весь покрытый паутиной... Вот скрипка с оборванными струнами... Старая настольная лампа, огарок свечи... Представьте, у каждой вещи есть своя душа, кто знает, быть может, очень похожая на вашу. Интересно, какую историю рассказали бы вон те старинные часы, которые остановились еще в прошлом столетии? Давайте прислушаемся... А что бы рассказали вы случайным посетителям чердака, окажись сами какой-нибудь из этих вещей?
Откройте глаза. Но путешествие не окончено. Нашим историям не терпится выйти на свет, стать известными миру. Когда я была на этом чердаке, я прихватила с собой эти листки бумаги. Они немного обгорели по краям (видимо, при пожаре), но вполне пригодны для того, чтобы на них мы написали несколько сказок. Итак...
Ребята пишут. В кабинете царит такая необыкновенная атмосфера, что я, хотя вовсе не собиралась этого делать, тоже беру листок, обожженный мною же сегодня ночью на кухне, и задумываюсь. Кто я — часы, покрытые паутиной, или старая соломенная шляпа, которую не раз уносило ветром? А может быть, прохудившиеся валенки, соскучившиеся по топтанию сугробов?
Что же все-таки произвело впечатление? Что помогло создать в классе такое особенное настроение, в котором невозможно не творить? Музыкальная подборка произведений Шопена, Грига, Сен-Санса, Альбинони и Рахманинова? Или вздрагивающий огонек свечи на фоне классной доски? (Ловлю себя на мысли, что за свечой доски не видно.) А может быть, “Синяя звезда” Куприна, которую я, перед тем как дать задание, просто прочитала вслух, одев островерхий колпачок с длинным шлейфом наподобие средневекового и сказав (это своим-то девятиклассникам!), что сегодня я фея Сказки?
...Приходится несколько раз повторить, что занятие заканчивается, что времени осталось мало. Никто не хочет уходить.
Вечер. Настольная лампа укором нависла над стопкой непроверенных диктантов. Держу в руках обыкновенные листки бумаги, пахнущие огнем и вдохновением. Мне не терпится прочесть, заглянуть в души самых обыкновенных школьников, открывших в себе сегодня маленьких сказочников.
Полет фантазии. Сюжет, язык, стиль. Образы, в которых столько красоты, света и полета. Слова, наполненные настоящей жизнью.
Ступенька, ну надо же! И это Сашка, которого за уши не оттянешь от компьютера… А скрипка — это Ира, всегда задумчивая, с огромными карими глазами… А это и вовсе без подписи…
Неужели все это написали сами ребята? Нет ни одной сказки, похожей на другую. Истории предметов различны, как судьбы людей. У каждой вещи — свой характер, у каждого автора — свои выразительные средства, свои эпитеты, свои сравнения. А это значит, что мир литературного творчества уже открыл свои двери и приглашает всех неравнодушных к новым удивительным открытиям. Настоящие произведения искусства пронизаны вдохновением, наши маленькие сочинения — тоже. И ребята чувствуют это. Понятное дело, мы не станем сравнивать себя с Тургеневым, Фетом или Маяковским. Но такая причастность к творчеству не только помогает раскрытию внутренних потенциалов, но и позволяет посмотреть на литературу словно бы с другой стороны. А ведь и нужно смотреть — с разных! Нужно — в многообразии подходов, в желании поделиться тем, что прожито и прочувствовано, искать и находить так необходимое нам лекарство от серости, от нежелания творить и неспособности видеть Прекрасное.
“Сплошная муть”, — скажут обыватели. И пусть.
А вы вступайте смело
В священные поэзии пределы!
Как хорошо! Как ясно и светло
Сияет многоцветное стекло!
Здесь новый свет откроется для вас.
Все возвышает дух, пленяет глаз.
И ежели в вас есть душа, то вам
Он по душе придется, этот храм!
Вставки:
***
Я — ступенька. Я всегда молчу. Но иногда, когда мне хочется поговорить с кем-нибудь, я начинаю скрипеть. Не многие ходят на чердак, и поэтому я так одинок. Никто, кроме старых вещей, меня не понимает. Темными холодными вечерами мы с домом, с деревом под окном, с дверью, со шкафом поскрипываем о давно минувшем. Иногда в наш разговор вступают ставни. Но с ними совсем не интересно, они твердят об одном и том же на протяжении всей моей жизни.
И поэтому в то время, когда мы не занудно болтаем, я мечтаю, став аистом, полететь посмотреть на мир, познакомиться с новыми вещами. Или, став водой, спуститься по реке в море или озеро и поболтать с рыбками, найти другие заброшенные дома, узнать мир, поболтать с травкой, полетать вместе с пчелкой. И еще я мечтаю, что когда-нибудь какой-нибудь добрый человек найдет и поймет меня.
***
Старый чердак... Я на нем живу давно. Давно, с тех пор, как меня тут оставили мои хозяева. Наверное, я стала им просто не нужна, хотя я еще много на что гожусь. Я — это скрипка. Простая — как все скрипки — и непростая — тоже как все скрипки.
Не думайте, что я собираюсь жаловаться. Наоборот, мне кажется, что я самая счастливая. Я прожила интересную и насыщенную для музыкального инструмента жизнь. Я многое видела, многое слышала, многое сказала людям. Но есть одна вещь, которую я не понимаю и сейчас.
Много-много лет назад (не скажу сколько, все таки я — понятие женского рода, почти женщина и должна скрывать свой возраст) меня сделал один замечательный человек — мастер. Он сделал меня из дерева, металлических струн, волшебного лака и частички своей души. Да, он вдохнул в меня жизнь, и когда я пела, все говорили: “Какой звук! Какая восхитительная скрипка! Посмотрите, какая она красавица, какая плавность линий! Но главное — какая у нее душа!” И я старалась быть полезной, нужной людям. Я пела, отдавая себя всю, я пела не струнами, а душой. Вместе со своим хозяином я обошла всю нашу волшебную страну, и всюду восхищались мной — моей внешностью, но еще больше — душой. Я старалась петь все лучше и лучше, старалась сделать для людей все, что я могу.
Шли годы. Мой корпус почернел, постаревшие колки не держали струны... Но душа оставалась той же. Я пела душой, я хотела дарить себя, свой звук. Но однажды хозяин сказал: “Фу, какая старая некрасивая скрипка!” И продал меня какому-то мальчику. Мальчик не понимал музыку, не знал, как обращаться с музыкальным инструментом. Для меня началась полоса неудач, и о них я писать не хочу. Скажу лишь, что закончилась моя дорога здесь, на старом, пыльном чердаке. Мой корпус стар, покрыт трещинами, а гриф почти отвалился. Меня лишили струн, лишили голоса. Но душа осталась той же! Она может и хочет петь, приносить радость людям.
И вот, пройдя столько дорог, спев только мелодий, я не могу понять одного: почему люди так переменились ко мне? Неужели им так важна моя внешность, сколько мне лет, красива я все еще или нет? Люди, поймите: душа остается той же. И поверьте мне, это гораздо важнее. Поверьте мне, старой мудрой скрипке.
***
Я — старая хрустальная ваза с отбитым краем. Поверьте, это совершенно не вредит моей красоте, я по-прежнему отражаю солнечный свет, распадаясь на тысячи прозрачных радуг. Только вот солнечные лучи этого чердака полны пыли. Она везде. Да, и даже на мне эта гадкая пыль с не менее мерзкой паутиной. Ах, нашелся бы рыцарь, который избавит меня от нее! Но скрипучие половицы, ведущие на чердак, давно молчат. И я по-прежнему вся в пыли.
Но я помню: было чудесное время моей молодости и сияния. Меня принесли в подарок семейству по случаю рождения первого сына, избавили от вороха бумаги, в которую я была завернута. И все изумились: до чего же прекрасна!
Да, я такая!
Впрочем, всей прелести они оценить в пот пасмурный день были не способны. Лишь под солнцем я сияю всем своим великолепием. А когда в меня еще и ставят цветы...
Цветы очень разные. Я научилась слушать их голоса, различать их настроение. Но все они были глупыми и пустыми. Они считали себя главным достоинством комнаты. Чепуха! Ведь главным украшением интерьера, конечно же, служила я. К тому же, мне принадлежала вечность, а им несколько жалких дней, а то и меньше, если вдруг хозяева забывали сменить воду. Бесспорно: цветы — глупые. Но не все...
Однажды в меня поставили какие-то невзрачные полевые цветы. Они были не такие, как все. Не знаю, что в них было иное, не похожее: то ли запах ветра и свободы, то ли детская непосредственность, то ли цвет, напоминающий небо... Это были васильки. Никогда не встречала такой естественности и чистоты. В них словно жила некая песня, звучавшая тысячью серебряных колокольчиков. Они пели о Любви. И я впервые поняла, что любовь — это мир, наполненный свободой, ветром и солнцем.
С этим букетом ворвалась в дом теплым летним вечером пятнадцатилетняя дочь хозяев. Заливаясь смехом, она окунала лицо в цветы и шептала в них нежные слова, похожие на магические заклинания. Цветы, разумеется, поместили в вазу. И я поняла, что мой свет — эти блики прозрачных радуг, разлетающихся по утрам по комнате, — это всего лишь блики, ибо они не наполнены никаким особым смыслом, ибо они не хранят тайны любви. Мои холодные грани не согревало тепло ладоней влюбленного или окрыленного мечтой человека. Мне не доверяли сокровенное, я была просто вазой, подставкой для цветов, способной на единственное — преломлять, пропуская сквозь себя, солнечный свет.
Я считала себя очень важной, но по сути была пустой. А васильки, простые полевые цветы, открыли мне, что за внешним содержанием и даже за прилежным следованием своему предназначению должно существовать что-то душевное, чистое, настоящее, неземное... У меня не было души, меня не посещало Чувство. И я не знала, что его присутствие дарит столько света даже в пасмурный день.
Васильки увяли. Несколько цветков синеглазая девчонка переложила в свой дневник и зажала между страницами. Сначала меня очень печалило расставание и страшила смерть, которая на моих глазах медленно, мучительно и неизбежно забирала жизнь. Тем более я так сильно успела полюбить эти простые синие цветы. Но потом я поняла, что это мое чувство — оно и есть настоящее, вечное. Оно не умерло, оно осталось со мной. Как память. Как боль, смешанная с нежностью.
Любовь не умирает. Любовь никогда не кончается и, раз и навсегда избавив нас от пустоты, делает мир радужным даже в самый пасмурный день.
***
Как давно мир стал незыблемым и стабильным. Все волнения, страхи и радости, удары судьбы и звонкие веселые голоса друзей — все далеко в прошлом, в юности, где-то в укромных уголках памяти, до которых уже становится все труднее добраться. А так иногда хочется туда вернуться, снова стать самим собой, быть снова кому-то нужным. А ведь раньше я был...
Когда-то я был моряком, ну, не совсем моряком, а морским колоколом — рындой. Вы не смотрите, что сейчас я выгляжу темным, мрачным, с отколотым уголком и боками, покрывшимися ржавчиной. Ведь каких-то двадцать или тридцать лет тому назад, а может, и того более (здесь, на чердаке, так медленно течет время) я был цвета солнца, звонким, как весенняя птица.
Было приятно быть на самом видном месте, по звуку моего голоса вся команда знала, что пришло время обеда, работы или отдыха. Меня заботливо чистили и мыли каждый день. За такое обращение я как мог благодарил людей, старался быть услышанным всеми во всех уголках корабля. Тяжелее всего было сообщать о бедах и несчастьях, но в такие минуты я был серьезнее, чем обычно, часто срывался в крик, боль других звучала в моем голосе. А в минуты торжеств и парадов, в тишине и волнении я уносился в мечтах вместе со всеми ввысь, вслед за флагом, и дальше, в самую вышину неба.
***
Я — дверь от чердака этого старого дома, которая выходит на улицу. Это немного странно, но быть дверью очень интересно. Отсюда я вижу почти все: и красоту природы, и величие соседних домов, спокойствие или, наоборот, неспокойствие окрестностей. Все явления природы мне видны и известны. Ведь я открываюсь на улицу. Я дружу с ветром и солнцем, они любят меня навещать.
Мне заодно видны все остальные предметы. Они очень интересно общаются, я иногда с ними тоже. Когда предметы начинают ругаться, я пытаюсь их успокоить. Я рассказываю им интересные истории об этом доме, о хозяевах, ведь я на чердаке с того момента, как построили дом. Остальные предметы часто слушают меня с интересом. Особенно внимательно меня слушает цветок. Тот самый первый полевой цветок, который хозяин подарил хозяйке. Она его положила в книжку и засушила. И теперь он выглядывает из книжки в том месте, где напечатано любимое стихотворение хозяйки, и внимательно слушает меня. Мы дружим с этим цветком. Я довольна своим местом. Я пытаюсь помогать остальным и объяснять им что-нибудь.
У меня так красиво! Приходите!